...Весь Его жизненный путь есть хождение от одной игры 
к другой Мир богат Ему редко и недолго было скучно в 
перерывах не виден конец этим играм число их хоть и имеет 
в этой жизни начало но отсутствие конца сия числа отрицает 
четкий приход смертного часаесли Смерть возомнила о 
собственной серьезной сущности Ей не дождаться от Него 
не только серьезного отношения к себе но даже к Ее приходу 
к нему самому Ей не дождаться Его и благо Она такова а Он 
не считает игры за серьезную вещь и не станет играть с Ней 
ибо в игры кои Ему не нравятся Он не играет Он не опасен 
Смерть заполучит Его только если откроет глаза Его на 
самую непостижимую Тайну Тайну не Его Вида но Он опять 
может все принять за игру Он вечен...
              (Из письма личного Ангела-хранителя Начальству)

Это был ребенок, который ребенком не был.

С кожей начинающего перезревать банана, глазами цвета середины океана, то вглядывающимися в предмет мимо предмета, то отсутствующими на лице вовсе, то откровенно красиво лгущими. Он чувствовал, что именно от него хотят услышать сей час. И - лгал. Красиво. Высохшая солома ленивых волос, еле уловимая апатия и ураганная энергия нового титана. Вот и все, собственно, что представлял из себя этот ребенок. Казалось, если существует Всевышний творец, то это именно он (или один из Них), устав от созданного и клокочущего по накатанной, решил таки вновь взять отпуск, дабы освежить свое отношение к детищу - подсолнечному мирозданию под заезженным именем Земля. Решил, и переродился на ней ясноглазым, невнимательно зорким, благомысленно лживым, ураганным и ленивым как пень, что и подобает Творцу. Разумеется, родился вторым в семье, младшим, что бы мешали меньше, спросу особого не было и надеждами не обременяли. Быть по сему. Так и вышло.

Родители его, добропорядочные сожители и благовоспитанные граждане поначалу не знали как воспитывать сына и реагировать на его чудачества. Потом выяснилось: вреда никакого. Значит, и для беспокойства повода нет. Все новые пристрастия и мании его - недолговечны. Успокоились, решили, мол, дурак, так перебесится, а если шибко умный... да не может такого быть, только не у нас. А время не спрашивало, шло.

Научившись говорить и ходить хорошо, он приметил: окружающие его сверстники делятся на две половины. Первые назывались "мальчики", их можно было увлечь в любую игру и через это забавляться игрой пока не надоест. Дальше можно тихо уйти и они останутся еще долго продолжать. Или придумать новую и - опять. Вторые звались "девочками". Трудные. Еще более глупы. На игры их не зажечь, свои у них игры, очень похожие на игры гигантских мам. Но. В девочках он узрел какую-то Тайну, коя лежит за Рубиконом их повседневной пустоты. Тайна незримая, неподвластная даже его фантазии. К ней эти дурацкие куклы и цветастые платьички не имели ни малейшего касания. Он пригляделся к гигантским девочкам-мамам, вгляделся в девочек-еще-не-мам, но уже гигантов... эта Тайна есть у всего их вида. Но. С гигантностью Она - теряется. Или, лучше так: Тайна - есть. Но они уже об этом не знают. Остается только привычка выпендриваться, а повода не помнят. А чем дальше, тем Тайну вообще не видать и они злятся на ту, в которой что-то еще есть.

Эту загадку он будет решать всю жизнь, хотя самого его она вроде и не касается, ведь в его подвиде никакой тайны нет, а поиск, сам процесс поиска, это лучшее, чем можно занять себя восчастие, следовательно, надо искать Тайну там, где она есть. Или - в ком. Так он и сделал.

Взрослые (те самые - гиганты). Они в три сверстниковых роста. Они говорят как гром, они готовят еду, они кричат и бьют ремнем. Лучше держаться от них в стороне. Важно запомнить все-все правила игры, в кою играют они нескончаемо, не переставая, и соблюдать их правила, тогда они оставят тебя в покое, ведь если не подчинишься - начнется каторга с причитаниями, если говорить "да", они довольны твоей игрой с ними и хвастаются друг другу. Потом он узнает, что действие, при котором достигается личностный покой и невмешательство окружающих, называется - компромисс, но какое ему дело, пусть так называется, главное-то совсем в другом, а именно - в Свободе. А последняя делится на три вида: Субъективная, Объективная и Полная. По порядку. Первая Свобода Субъективная, это когда тебе никто не необходим. Вторая Свобода Объективная, это когда ты сам никому не необходим. Ну, а с третьей уже все ясно? Тебе никто не нужен и ты всем до лампочки. Какую предпочитал он?

Однажды началась среда.

Этот день грозил стать монументальным и, тем самым, превратить его во взрослого. И среда обязательно бы это сделала, если б обрушилась. Но она началась. Семья проснулась на заре от непривычности. Неловко ворочались в постелях от смутной неопределенности, ждали, кто поднимется первый. Он хотел в туалет, и - встал. Все зашевелились и опасливо не глядели в глаза. А радио не булькало гимн. А радио изливало классику. Так тревожно начался день, кажется, вот сей час что-то оборвется и грохнет на голову. И размозжит сервант, в котором гигантская мама так суеверно протирает пыль. Все станет пыль. И - бездна. На улицах люди убирали взгляды, в автобусах не шептались. Все ждали грохота. А радио изливало классику. Народ тошнило. Дребезжа чашками, накрыли ужин. Молча ощутили: вечер, сей час и попытается грянуть. Похожий на Черную Лысую Гору Голгофу ведущий "Времени" пророкотал по облезлым ущельям страха: "Умер Первый Главный!" Еще чуть-чуть и оборвется, еще чуть и мир шарахнется тормашками на сервант... как же мы же да что же война же атомная же третья же последняя же как же мы же да что же война же атомная же третья же последняя же как же мы же... О-о, проглядели - проглядели ребенка!!! Отец-гигант усмехнулся половинкой рта и сплюнул: "Тьфу, ты, наконец-то..." Сыну не стать гражданином. Суеверный сервант искрился радугой собственной беспыльности. Классика тоже красивая музыка. Так мир гигантов возвестил ему о конце старой игры и о поиске начала для новой. "Ну, наконец-то!" - хлопнул в ладоши папа и лег спать. Сын пожал плечами и лег мечтать в корабли с парусами. Среда скукожилась и прошла.

В среду он не стал взрослым.

Все любят карты. Но лучше гадать. Завораживает.

В Крыму было красиво и люди отдыхали. Даже те, кто ошалело торговал пирожками, боясь что они превратятся в никому непотребных вялых рыбок и стараясь поэтому всучить их первым встречным за пару монеток, делали это отдыхая и обмен проходил легко. В Крыму отдыхают все, кто умеет ходить, летать, ползать и ездить на качалке, а уж плавают и плавят свою кожу под настырным ошалелым солнцем все без разбору. Есть столовые, где люди только кушают, есть туалеты, где люди писиют и все такое, есть спальни, где люди спят и все такое, есть Крым, где люди ошалело отдыхают. Все правильно: в настольный хоккей мы играем на столе, зачем же на нем спать и все такое? Крым - это тоже самое.

На пляже есть женщины. В них что-то есть.

На немногих хочется смотреть долго.

В Крыму он посетил кафе. Отец-гигант урча пьет пиво, лоснясь в тени аки на солнце; он пьет загадочную Пепси из жутковатонеоткрытой гигантской страны, кою боялись, но о коей мечтали, кою презирали, но кою возжелали и поэтому пили Пепси, коя оттуда, сделана, правда у нас, но всеравно оттуда. Не разговаривали. Зачем? Тут-то и главное - не вмешиваться в процесс, вот и лоснились сам на сам и без солнца. И тянуть загадочные далекие пузырьки стало мечтательно. Так где же еще? Ну, конечно, тут. В кафе. Тут и случилось Чудо.

Он совсем было упорхнул из-под серовато-потрескавшегося свода еще советского пищевого заведения и уже скакал галопом на шоколадном бекасе по прериям каменных джунглей из стеклянных небоскребов, он уже почти догнал пернатых индейцев, что бы покурить с ними трубку с миром, важно пуская колечки, дырки в которых надо пробивать серебряными пулями из тяжелохолодного кольта, он... там еще танцевала животом шоколадная черноволосокудрявая девочка с круглыми глазами и губами... он вмиг забыл эту перепутанную как карты страну... он снова очутился здесь, в кафе... справа, через четыре столика, сидела с подругами Она, гигант, но и не гигант, такая она вся тоненькая, прозрачная, что гигантность ее не замечалась. Подруги закрыли рты и слушали неслыша, им жарко и есть мороженое, но она говорит и они едят. На голове берет с козырьком, а по телу все ткань линиями и видна только голова, шея и пальчики, вдетые как в кучу кольтов в блескучие колечки, а лучше в колечки гранат типа "Лимонка". Она перебирает колечками и не ясно, выдернула уже или балуется, вот подруги и жуют судорожно, пока их участь погибнуть вместе со всем кафе не решится. Глаза у нее обрисованы так, что бы скрыть Тайну. Но. Тайна-то настолько явно выступала и выглядывала из-под берета, что дух захватывало и рисунок на глазах не спасал. Он взял апельсин и пошел к ней. Встал прямо за ее затылком и ждал. Она повернулась и впилась неизвестного цвета глазами в его решимость. Он протянул апельсин переходя на шепот.

- Ну и пусть они знают, что у вас есть Тайна, они не виноваты, ее видно, хоть вы сто раз глаза обрисуйте. Уберите гранаты и лучше съешьте апельсин. Вот.

Она взяла апельсин. И съела. Подруги обрадовались, что за них заступились и веселились. Она угрюмо молчала и поглядывала через четыре стола на него, видимо, ища ответа, что ей делать теперь с Тайной, если все ее видят... Отец-гигант расплылся и похлопал по плечу: "Весь в отца!", значит отец за свою жизнь спас не одну и не две подружки. Молодец, значит, только непонятно, как стал гигантом. Наверно, когда-то давно, в его жизни что-то грохнуло и что-нибудь раздавило навсегда. Несчастный.

Гостиница великолепствовала перед посетителями.

Стол лежит спиной прямо на трех ножках и не думает свалиться вбок. В номере (их с отцом комнате с туалетом) есть туалет блестящий как зубная паста, душ, две гигантские кровати, две тумбочки с умершими тараканами (но был один скучающе живой) и две самые важные вещи: картина на стене и телефон на героическом столике. Телефон только скрывался под розовой обтекаемой пластмассой, на самом деле - это говорящий паук и, если знать номер паутины, то он по ней, одной из мириадов своих ниточек, дотянется до того, кто тебе нужен и станет сам говорить его голосом и думать даже то, что думает тот. Задумчивая вещь. Она пугала своей глобальностью, своими фатальными возможностями, у него опять что-то натянулось в груди, готовясь лопнуть с грохотом... но. Этого паука можно дразнить и он всего-лишь поскрипывая заругается, а ремень не возьмет и вообще ничего не сделает, хотя потом, при встрече, тот может и отшлепать (как будто все слышал!), но это уже издержки.

Телефон слаб тем, что можно просто положить трубку.

Картина сильнее. "Девятый вал". Обглоданная мачта и оборванцы, а кругом шторм. Что-то в этом есть, но пока неясно.

Но тут телефон возмутился, что о нем уже не думают. Зазвонил, да только как зазвонил-то! Фу. Это вообще непохоже на гул колоколов, возвещающих пожар в столице, так, побрякивание железочек. Гигант мылся под душем и крикнул: "Возьми трубку!" Он взял. Трубка встревоженно молчала. Он прижал ее к уху и сказал вниз "алло", трубка еще посмущалась и, голосом, красивым до трепета засуетилась:

- Алло, алло... это ты, я знаю, послушай меня. Скажи ему, что тебе позвонили друзья и ты с ними

погуляешь, я через полчаса жду тебя у гостиницы. Все.

Он положил трубку. Разве непонятно, кто это мог быть?

- Кто это был? - спросил гигант, выходя из ванны в чалме.

- Друзья, - пожал плечами и почесал солому волос.

- Чьи? - пиво делало свое дело в отличие от Пепси, гигант лоснился ко сну.

- Мои друзья. Они зовут меня гулять в катакомбы, что бы найти невостребованные клады.

Гигант уже лежал на диване и сопел в газету:

- Ну, давай, не заплутай только в катакомбах... а клад найди, это дело нужное... всем...

Иногда выпадает разбираться в картах, но не разбираться в жизни.

Что такое жизнь? Если сидишь на парапете и тебе жарко, а ждать еще долго, то жизнь, это - неинтересно. Он сел под растение, почти пальму, ей еще немного до пальмы, а пока она неказистая и растерянная пальмочка, запахнул белый смокинг и возблагодарил себя за то, что намочил и уложил волосы, иначе... Почему отдыхают всегда в такой ошалелой жаре? Что бы хотелось раздеваться? Неубедительно. Видать так порешили с самого начала. Гигант будет теперь спать покряхтывая до десяти утра. Увидеть Луну. Трамваи придумали зря. Хотя, сидишь и катишься куда надо, и даже на пять сантиметров вбок не уедешь, поэтому уверенность. Зря. Трамваи придумали для гигантов, уставших жить.

Трамваи ездят по кольцу и все о себе знают.

Она приехала на трамвае. Но вырвалась, только зевнула дверь. На своих пальчиках она принесла ему колечки от гранат типа "Лимонка", чтобы показать ему, что не зря потратила эти полчаса: она подорвала гранаты в Пустыне, теперь у нее нет гранат, а у Пустыни нет пустыни, а есть ямы от ее гранат типа "Лимонка". Она явление Ее ему. И спросила: "Ну?" Он встал и выпрямился. Через секунду она разулась, хотела положить туфли на высоком каблуке в сумочку, но они бы напоминали. Туфли интеллигентно спрятала мусорная корзина. Теперь хорошо и не конфузно. Разница в росте почти совсем исчезла. Он ответил, прищелкнув пальцами.

- Нам нужно гулять до Луны.

- Пойдем, - услышал он успокоенное. - Я знаю где. Тебя учили искусству греховоздержания?

- Мне рассказывали что-то о грехопадении...

- Господи, что значит для людей "рассказывали"?!

Луне свойственно бывать не там, где ее ожидают. Иной раз.

Они сидели на ракушечных парапетах над закатом, падавшем замертво в кровавое море. Замученные цингой и грязными штанами солдаты так смотрят окончательную капитуляцию. И не важно - чью, важно, что - после. Переход жизни в новое состояние, в жизнь, в зарождение оной, в белые и здоровые зубы, и крахмальные штаны... А там опять наступит - после. Страны днем будут воскрешать города, а ночью - воскрешать мертвых. Если люди из поколения в поколение совершают одну и ту же дурь, и на оной не учатся, значит они порождают не таких же как сами, а сами себя, значит воскрешают мертвых, чтобы мертвые воскресили их же. Что-то в этой природе есть от слабоумия. Род не закончится, пока жив последний из рода, на нем обязанность воскресить всю кавалькаду родственников. "Враги твои - родные твои", ибо они возобновят в новой твоей жизни новые твои страдания. Все глупо в этом мире и все бессмысленно, а величия не существует, ибо придет Паша и скажет: "А, по-моему, ты - говно". Величия - нет. Нет величия. Есть то, что ты сделаешь сам и никого не пустишь к последней двери.

А мне бы быть птицей, но тогда бы я был обречен стать "чайкой по имени..." А я - человек, и это тоже - обреченность на глупость или отречение. Но есть третье - я создаю. Но и это обречено.

- Я знаю две кометы. У них пересекающиеся диаметры орбит, и раньше они при встрече вспыхивали и отталкивали друг друга, чтобы получить ускорение и встретиться опять, с еще более мощной вспышкой...

- Они сожгли друг друга?

- Нет, они так доускорялись, что их орбиты превратились в сплошной шлейф и в сплошную вспышку. Теперь их не различают, думая, что это - звезда, горящая равномерно и называют - Солнце. А внутри диаметра - пустота. И - их двое...

- Зато им хорошо, и другие в их лучах греются, и через лучи живут.

- А мне дурно от Солнца. Я - Луна. Третий - лишний.

- Но, может, ты тоже - комета?

- Может.

Помолчали.

- Главное человеку, это не греться, а получать ускорение и вспыхивать, пока не...

- Ясно. Да. Это - главное.

Закат закончился и появилась третья лишняя, не знавшая, что она - комета, не подозревающая об ускорении и вспышках. Как хорошо и грустно. И, конечно же, серебряная дорога через море в горизонт. Ох, сейчас бы босиком, да далеко-далеко...

Когда-то давным-давно и не важно, когда именно, снизошел до нашей ежедневности этот случай, произошло нечто, заставившее Ее смиренно ждать. В тот достославный день Она была певицей, вернее, Ее считали певицей. Родные догадывались о комплексе неполноценности у дочери, хотели помочь, да чем могут помочь архитекторы комплексующей певице? Могут, конечно, но это было давно, когда сердца у архитекторов и певцов стучали в унисон. А комплекс заключался в том, что она не имела кумира, к мастерству коего надо тянуться, из этого следовало, что - не дотянется, а попоет и бросит. И бросила. В этот достославный день. Разом. Подумали: все, выдохлась, внутренние войны опустошительны и страшнее внешних, в коих стороны внутри самих себя в согласии.

Так вот, то утро грянуло в понедельник, а в какой же еще день? Именно в понедельник может грянуть расплата действительности. И грянуло. Расплата. Ее самой. А ведь, если бы в среду, могло бы и обойтись.

Моя душа настроена под виолончель и она пишет. По белому непостижимому листу жизни, напившись черного дурмана кофе, она изливает черный дурман пасты, превращая день, воплощая ночь, минуты и года в белое непостижимое пространство, испещренное черными дурманящими закорючками прожитой жизни, останется в конце всех моих концов только дурман этих страниц, ибо и прах мой развеян будет над морем и расщепясь на атомы уйдет навсегда в то, что я назову НАВСЕГДА. Я не хочу разбиваться и пусть не гремит. Человек рожден не греметь, но рождать внутри себя миры.

Она была нежная и не любила Каина, потому что не понимала. Она вынула из сумочки опрыскиватель от насекомых и Бог стал бессилен пред их грядущим. Грехопадения не избежать, если ничего не мешает.

- О чем ты мечтаешь?

- Написать толковый словарь на букву "Г".

- На слово "Грехопадение"?

- Да.

* Грехопадение (древнее - ничье) - Процесс превращения в Бога.

Они в полшепота решали, что делать с ее женской тайной, открывать ее или оставить так. Все эгоисты здесь. И она знала, что если оставит так, то отпустит его на вечные хлеба поиска тайны где-то еще и возможной разгадки раз и навсегда где-то еще. Нельзя разгадывать то, что разгадывать опасно. А опасность разгадок в том, что могут закончиться загадки. А еще важно разгадывать в строгой последовательности по возрастанию сложности, иначе, разгадав последнюю задачу в учебнике жизни, глупо опять лезть в начало или середину книги, но придется ее просто выбросить и... где он, тот Рубикон? Ради коего придется откинуть жизнь как учебник? Ну его к черту. Пока. Значит, будем открывать? Сами? Сама значит... Вечные и вольные хлеба есть и у нее, дайте Боги силы на вечность хлебов и волю.

Она все думала и думала, но это было лишнее, ведь он не хотел уходить. Он считал что можно, весь учебник можно изучать по одному наглядному пособию и не наглядеться на него. Он не знал, что есть старость, что в этом мире есть такая страшная вещь, как старость. Он знал, что старости нет. Он знал, что в этом мире нет ничего, чего ты не хочешь. Он не хотел.

Вот же, блин, он всю жизнь чего-нибудь не хотел. Одного художника спросили: "И в этой мастерской Вы проработали всю жизнь?", на что творец ответствовал: "Нет, пока еще не всю". Так вот, он всю жизнь чего-нибудь не хотел. И этого "чего-нибудь" просто не было.

Она сказала: "Теперь пора", и они ушли. Уехали. Сели в ее машину и уехали навсегда. Дальше было вот что: Божественная школа греха началась не сразу, сперва они остановились в отеле в двух номерах, и их разделяла только стена, но не так как раньше, до встречи, иначе: теперь они знали друг о друге, стена была из временности, она сняла со счета все, что накопила со времен, когда ее перестали считать певицей, они наняли архитекторов и напролет ночи парили, вспоминая каким будет их дом, потом кто-то, нанятый ими, строил их дом, потом они раз и навсегда покупали все, что им необходимо. Дом был готов, сад и качели-беседки, озеро-бассейн на двоих, крытый конусными виноградными арками, кровать с балдахином и портьеры, все что нужно для слуха и глаза, они видели мир в телевизоре и общались с ним в телефон, а квадро система вещала им все, что сумели гении этого мира привнести в этот мир из напевов неугомонных муз и лир. Они читали Ницше, Маркеса, Гессе и Анчарова, они плакали над Венечкой Ерофеевым, они готовились к фатальной игре с этим миром, они прожили в этом доме обе свои огромные жизни.

Праздник - это не гром среди мутного неба, это медленно и долго. На деньги нельзя покупать бутылку на один вечер, надо купить зерна кофе на много вечеров. Надо месяц или два "сидеть на картошке", но купить квадросистему на много-много лет, не есть три месяца мяса - купить велосипед и прочее, молодящее тело, и т.д., т.д., т.д. и т.п.

Зачем куча пижам и ночных рубах?

Надо купить халат и дома ходить в одном лишь халате и все, а спать вообще без ничего, чтобы лучше чувствовать недостающую половину себя, как же иначе? Иначе... ое-ей, а ое-ей быть у нас не должно. Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за без счастья прожитые секунды.

У меня есть ракушка, она рассказывает мне о морском дне. Дайте Боги нам прожить судьбу так, как это сделал Геннадий Алексеев, не дай нам Ум закончить судьбу так, как повелось с ним, не дай нам ...

Не верьте, что сопки везде одинаковы, сопки везде разные. Как, впрочем, и все остальное.

- Женщина не может овладеть своей тайной, потому что хочет то же, что и мы, она не здесь хочет, а вот тут. Она вот это хочет и вот это, но ведь это все не то.

- Дальше.

- Мы все чего-то ждем. Ведь ждем? По большому счету - ждем. Наверное, мы, джентльмены, ждем женщину и не саму ее, а ее тайну. Но, черт побери, женщина тоже ждет и ждет просто мужчину, в котором тайны нет.

- Почему кто-то один должен быть воплощением тайны? Почему я, а не ты?

- Потому что во мне тайна отсутствует, значит, она должна быть в тебе. Логика.

- А вдруг тайна есть и в тебе? А ты этого просто не знаешь, как и те, другие, о ком ты размышляешь? А вдруг тайна есть во всех? Почему ты думаешь, что понял себя? А? Ну откуда у тебя манеры аристократа? Откуда у тебя пластика рук и шеи? Откуда у тебя бархатная кожа? Откуда у тебя голос Иисуса и глаза пантеры? Откуда ты такой взялся?

- На твою голову?

- На свою голову. А на мою я сама откуда-то взялась.

- Откуда-то? Так ты не знаешь?

- Знаю. Но это не тайна. Моя тайна в другом.

- Есть! Я говорил, что есть!

- Ты о себе подумай.

- Да... Да... Бр... ты меня запутала...

- О-задачила.

- Да.

Я - начальник и у меня есть галстук. Когда я иду писить, то у меня грозное лицо и мои подчиненные понимают, что я иду в бухгалтерию. Они звонят в бухгалтерию и шепчут им, что я иду, а когда оттуда потом спрашивают "ну и где он?", никто ничего не понимает, разводят руками и говорят о моей загадочности. Они не хотят быть моими врагами. Они - благодарные зрители, они все принимают за монету. Если бы было не так, мне бы стало с ними трудно. Да.

Так он писал ей через много лет, когда стал начальником. У него был самый красивый галстук.

Чтобы сказка с рассветом не рассеялась, нужно вовремя лечь спать и проснуться уже в новом дне. Так обманывают природу взросления. Или, ставят все на свои места.

Но почему они всегда хотят меня испугать? Я уже знаю, они нарочно. Специально. По специальности. Но не-е-ет, это только их отговорки, мол, им деньги за это платят. Отговорки. Они меня пугают даже не для собственного удовольствия. Они меня пугают и не знают почему. Сейчас в телевизоре киту отрубили хвост... этот хвост был как бабочка, а танцевал девочкой плавно и угловато выставляя огромные плавники, а остался обрубок и я весь вздрогнул. Они меня пугают чтобы я так не делал, чтобы я не обрубал китам хвосты. Да мне бы и в голову это не пришло!! А теперь оно у меня в голове, и я вздрагиваю, и под языком кисло. Я хожу по комнате и сплевываю в пепельницы, и голова у меня не мыта, и локоть некусано чешется. Они меня пугают, а сами? Уже не боятся. Так ведь и я могу привыкнуть!!! И что тогда начнется? О, я тогда сделать могу и не такое, и в голову мою сможет прийти одному черту известно что. Ну, почему они меня пугают? Я ведь могу разучиться пугаться...

Тех, кто участвовал при обрубании хвоста киту, надо сдавать в утиль для вторсырья и плавить из них новую кинопленку для бабочек, угловатоещенеплавных танцующих девочек и целых хвостов.

Поэтому с тех пор она уж боле не оставляла его одного, а в маленькие командировки - вместе, как в зоопарк. Впечатляться. Подпрыгивать рука в руке и сильнее сжимать ладонь, когда пробуют пугать привычкой.

Никогда не разучивайтесь и все будет.

Часть 2.

Если готовности нет... Лягте под плед; темно;

портьеры; кофе из подстаканника и именно французская медленная музыка.

Все, что не красиво, одержимо или на продажу - забудем.

Это вечность прошедший туман идет среди нас через нас и с нами в следующую перед нами вечность. Время. Идем. Глядя в зеркала начинается игра в священных чудовищ. А дальше - в тишине, под шум тростника, коий никогда не принадлежал нам, он древнекитайский, он их, великих и луноподобных мудрецов с персиковыми красавицами на ложе, среди амрита и запаха можжевельника с сандалом. Только потомки того тростника помнят как люди навсегда прощались с телом уходя в миры иные и возвращались преображенными священными чудовищами, прекрасными как ни одно из творений. Поднебесная. Видимое взору - Увей*. ("Увей" - "ничего не происходит" - прим. ред.). видимое не взору - другая сторона Увей, то, что происходит не происходя, в величии, которого не существует, ощущаемое, но не осязаемое, то что есть - не сон и не явь, но сон на яву. Вспомнить фантазии детства чуть переходящего в отрочество, их не расскажем никому, не только стесняясь, но и чураясь их, ведь как велико было наше неведение мира, этого (!...), но это было ведение миров иных, это была другая сторона Увей. Все извращенцы этого мира, от маньяков до гомоэстетов от искусства - лишь жалкие ублюдки, сделавшие попытку и застрявшие в шорах. Любая, даже красиво упакованная продажность - продажна по своей сути в продажных отношениях этого мира, коий дебилен по своему укладу и не готов.

Сомневайтесь в вышесказанном и тогда сможете.

Склоним головы перед: "А если?".

Растопчем в дым: "А зачем?".

Упрямые косички в ярких сандалиях на вопрос "зачем тебе эта железная дорога, ты же девочка?", ответила: "А что бы было!". Это магазинная истина. Это - истина детского отдела. Чья это истина еще? А? Налетай, свободно, это беспризорная истина. Ее не охраняют. Она сама по себе. "Что б было", иначе - не будет ничего. Иначе - будет - ничего. Все. Мы растоптали.

Сорвем шапки перед "А если?". Будет - всем сестрам. И прочим тоже. Ну как же сделать так, чтоб хотелось?!! Как позвать желания? Вот как: недоедай, недопивай, недосыпай, недо..., ..., ..., пей много чая. Они придут. Их станет ощутимо и чуть видно. Им нельзя отдаваться. Нельзя "уснуть". Они разорвут. Потом станет неловко перед теми, кто видел. С ними надо дружить. С ними сложно дружить. С ними почти невозможно дружить. Но. Либо - им отдаваться и потом неудобно, либо с ними дружить, либо их не подпускать и остаться неуравновешенным аскетом. Если не торопишься, то в этот раз можно побыть аскетом. Но при этом труднее оставаться уравновешенным. Как с ними дружить? Надо их пожалеть. Они очень умные, все утонченные аристократы вместе взятые, рядом с ними - полное дерьмо. Они - тоньше. Они настолько утончены, что даже тела у них быть не может. Поэтому - пожалеть. Тогда они начнут учить, тогда откроется многое, до чего не додуматься, ну, если только начитаться и оттолкнуться, но дальше-то(?), надо что бы пришли они.

А если они есть-таки - сами по себе, всмысле, существуют? То-то. Он дружил с ними. Он их заставлял и они приходили. Хорошо, что не было свидетелей. Свидетели бы его не поняли и подумали. А потом навоображали бы. Бы небыло, значит - легко и хорошо. Она тоже с ними дружила. Так они оба с ними и дружили по одиночке, пока не встретились. О-о, что началось!

Никогда не входите без стука, заиками редко рождаются.

Они начали дружить с ними, вместе. И это происходит от усталости. Не сразу. Надо устать. От чужого. От чужих. Надо перестать верить чужому и чужим. Устать всем верить. Я уже многое Вам сказал. Это - Ваше? Да - все равно не верьте, доверяйте. Нет - не верьте вообще. Продолжайте. А я устал. И они - оба. Поэтому они мне интересны. Поэтому мне не интересны продолжающие. Как хотите. Как, хотите? А как хотите? Вот тут-то и заковыка.

Ему с самого начала говорили, что он - "то-то". Он пытался верить. Говорили, что "надо так-то". Он очень пытался верить. Всегда и везде. Каждый раз. "Это - так-то, вот то - фии, а енто - огоо и т.д.". Ему надоело. Да не так все это! ВСЕ НЕ ТАК! Он разобрался как все это на самом деле и вообще, что это такое каждое по отдельности. Разобрался и не очень понравилось. Тогда посмотрелся вглубь себя, спросил - "А как?", и все стало как желательно. И стало хорошо. С ней та же история.

Миллионы лет, рождавшиеся, жившие и умиравщие здесь люди, пытались как-нибудь объяснить и обозвать каждую здесяшнею мелочь и глобальность. Они придумали, объяснили как им удобно и обозвали. Теперь они спокойны. Они продолжают страдать, но спокойны, от поколения к поколению. Новые придумщики рисуют теми же красками по тому же холсту. Мапы подводят чад к тысячелетнему холсту и обучают в него верить: " Это все так!". Может и так, но мне нравятся те, кто пальцем колупает в холсте дырку и смотрит в эту дырку. А иные делают дырку побольше и вылазят наружу. Их я люблю. Другие - нет. Другие, кто остался внутри, зашивают дырку рецензиями и закрашивают. Холст оберегается. На кой хрен нам этот холст? Вечерело.

Земля в этот раз не поворачивалась. Тогда, вдруг, стало вечереть, случайно. А, может, по чьей-то прихоти. Прохладный ветер примчался с моря, оставив там измученные волны. Примчался и застыл в саду, предвкушая людей и потирая от нетерпения ветками. Тучи оскорбились его измене, расползлись на ширину неба и блестели укором. Ненужное солнце плелось по своим пурпурным ступеням к горизонту, как надоел ему этот путь, все самое интересное на земле происходит, как всегда, без него. Но чайки продолжали носиться по накатанной и кричали, очумев от поиска, ведь в этот день они не знали, что им повезло, не узнали, что они - чайки по имени.

Он пил кофе на веранде. Ее чашка остывала в одиночестве. Ее стул излучал неприкаянность. Под балконом веранды запоздалая бабочка силилась раскрыть у тюльпана лепестки, недоумевая от его сонливости. Пурпурные крылышки в черной окантовке капризничали, но тюльпан непреклонен, он хочет спать и черт ему не нужен. Вот делегация тюльпанов накренилась и по бутонам пошла рябь, аплодирующие стебли затрепетали: "Спим, спим, спим...ч-ч...ч-ч...ч-ч...". У бабочки сложились крылья и ее сдуло. Она сразу ослепла и тыкалась. У кого сон, у кого испуг, слепит и тыкает. Бабочка металась. Кружилась. Но все-таки ее сдуло. Окончательно. Наверное, так происходит со всеми запоздалыми бабочками. Тюльпаны же... Да что тюльпаны...

Нет, сначала нужно знать этот мир.

У бабочки было нарушение в ДНК. Не хватало. Или черезчур. У людей она бы стала гением. Естественный отбор не дает появиться гению в животном мире. В человеческом обществе - дает. Если выживет. Нарушение - это переход к новому правилу. Никто не смотрел, менялась ли структура ДНК человека с изменением нравов? Рано еще. Когда-нибудь. Вот тогда-то, когда смогут увидеть еще в младенчестве индивида с нарушенным ДНК, к нему еще с пеленок станут прислушиваться и приглядываться, его будут считать что-то вроде "пророка от видоизменения человеческого класса". Но пусть его, это будущее, оставим науку ученым, это я так, для информации.

Она была одинока. Сегодня ночью она чуть не умерла. Одна. Без него. Если бы она умерла, а он это утром увидел, то тоже бы, наверное, умер. Но это бы случилось только утром. А что она испытала бы до утра? Одна! Одиночество - это не "ненужность или заброшенность". Одиночество - это природа. Рождаемся и умираем в одиночку. Начинаем путь и заканчиваем - одни. Вот и весь сказ. А с кем идем по жизни, это наше дело. Попутчиков не выбирают в поезде, да и то, можно отказаться и не поехать. Здесь мы сами себе голова. Кто и что может Вам указать, если он - попутчик? Никто. Подсказать могут. Если знают.

Плохи плохие воспоминания. Плохие до их вновь проживания. Ничего мы не сможем унести с собой, кроме хороших и плохих ощущений. Впечатлений. Они - наш паспорт в иные миры, если таковы найдутся. Но, если за чертой ничего нет, то все в конец обессмысливается, остается считать что есть. И искать подтверждения.

Очень низкие выдались облака. Наша беда не в том, что мы ищем радость, удовольствие, счастье, а в том, что мы не можем его найти. В каждую секунду. Одному чудаку, по его заказу после смерти, на памятнике написали - "Здесь был транзитом Такой-то, с такого-то по такое-то". Ух, как он успел здесь оттянуться! Скорее всего, плохих воспоминаний он с собой не унес, ведь все дело в отношении к процессу. Если для вас жизнь - это круиз, интригующая командировка (может и на двоих?), то сколько подарков принесет она вам каждую секунду! Она вас бросила? Ах, зато как было романтично(!) и пикантно (ведь даже ругались, успели!), когда это еще будет?! Да хоть сейчас! Вас выгнали с работы? Ах, в своем круизе вам удалось и поголодать и поработать, сколько впечатлений(!), а какие смешные начальники(!) и милые подчиненные! Вам будут завидовать те, кто так же ищет счастье и радость, но до сих пор не там.

А в это время она заглянула, случайно, в его письменный стол и в одном из ящиков наткнулась на пачку открыток-календариков, перетянутую ее резинкой для волос (кстати, не так давно утерянной). Присела, сняла с пачки резинку, полистала колоду. Все календарики радовали глаз розовоулыбающимися японками. Или что-то так. Изящные мордашки чуть косили, зубки - не всегда ровны, как и ножки, но в этих карих растянутых глазах зияла еще не утерянная с былых времен тайна. Знания. И что, и как. Они не зря придумали шелк, этим раскрыв свою суть. Они сами - шелк. Что хотите, то и делайте с шелком, но видоизменить его не удастся, как и испортить. Даже если вкрапывать его в пошлые наряды уличных зазывал. Она оставила открытки как они были ране, не взяв чемодан села в дилижанс и уехала.

Он не мог объяснить себе ее поступка.

И не стал. Значит, так ей надо. В конце концов сама все расскажет когда вернется. Теперь необходимо привыкнуть быть без нее. Пить чай, смотреть закаты, вдыхать воздух и спать трудно одному, не ощущая боле ее присутствия... Но. Ощущать не перестаешь, осязать. А осязать необходимо. Так сознанию трудно без тела. Когда нет дыхания. Сперва он спасся в мечтах. О японках или что-то так. Они все были похожи на нее, но плюс еще что-то. Он не верил, что изменяет ей. Это не так. Просто - мечты. Игра ума. А если бы на самом деле? Здесь, сейчас взяла и вышла такая как на картинке? И опять он уходил просто в мечту, пока это не устало.

Тогда вынул из бара портвейн. Налил стакан. Во рту стало кисло и много слюны. Выдохнул и, давясь, залпом выпил. Несколько струек из бокала все же протекло с губ на подбородок и по шее за воротник. Ничего, так делают и специально, смачивая напитком мочки ушей и точки сонных артерий, но не так обильно. Ерунда. В зеркале отражался интригующий тип с искрящимися глазами. Что-то во мне есть. Королева полюбила! Что-то во мне нашла! Значит - есть. Он пристальней вгляделся в зеркальный прищур. Ух, ты - морщинки. Много улыбаюсь. Улыбался. А что нам? Неужто эта планета не приготовила для меня новых ощущений? Наоборот! Так и ждет! Затаилась. Что ж, планета располагает, человек выбирает. Сходим и поглядим, авось что-нибудь и произойдет.

Улица пахнула взмыленным асфальтом.

Вечер и сон - одно и то же. Спокойно можно прыгнуть в фонтан, поцеловать статую. Люди уже не выходят, свобода - она, взачастую, в одиночку. Красиво вспыхивает коробок спичек - непонять, какая ярче, все вместе. Одна спичка горит печально. Человеки в нее глядят и думают "за жизть". Нет муравьев, все входы-выходы завалены наглухо, значит, скоро - дождь, значит - зря обулся. Смеркается. Небо провисает. Замечательно.

Незаметно прекратилась аллея от их особняка и упал город. Неоновые радуги хвастаются всяк по своему, а людей все одно - нет. Как и фонтанов, и статуй. Светятся шторами уходящие в темное дома высотные. На третьем этаже целуется парочка, он ее гладит по спине... Куда она уехала? На пятом папа ругает кого-то, видимо, чадо. На седьмом... он сконфуженно отвернулся, вдруг заметят, помешаю. Послышалась китайская сатура и летавровые там-тамы... за углом бар, никого, а величественная рапсодия пробивается сквозь окна, манит, как можно пройти мимо? Да ведь он и шел в бар!

Миновал тяжелую дверь. По залу скользили блики иллюминации и один луч (вдруг от стойки, а не с потолка), резанул ему по зрачкам, ослепив. До этого он успел заметить направляющегося к нему гарсона. Пока тер глаза, не заметил, что гарсон глянул в сторону как бы спрашивая и, тут же изменив направление, прошел к входной двери, повернул ручку до упора. Когда-таки проморгался, гарсон уже улыбался из-за его плеча.

- Очень рады видеть вас! Прошу пройти за лучший столик.

Неожиданно, но приятно. Он присел, огляделся. А вкуса-то у них нет. Дорого. Не все то вкус, что дорого. Подмена пластмассой золота? Бывает пошлое смешным? Подоспевший с подносом гарсон все поправил: на столе возникали под его гибкими пальцами два(!) бокала, портвейн(!) и какая-то (уж точно - экзотическая) закуска, лишь бы не животные...

- С вашего позволения, салат "Хуань-хе"! - отрапортовал официант по офицерски. Удалился. Толи обслуживание в этом баре на телепатическом уровне, толи. Предвкушение игры повышает давление, ох, адриналинчик, посмотрим, какого рожна здесь происходит, не разорвет ли сердце сама игра. И никого нет! Бар пуст как операционная за пять минут до. А здесь есть подиум и занавес подрагивает, неужели будет Шоу Для Одного Посетителя?! Там-тамы затаиваются и вот, подхваченные армией сатуров налетают ураганом и в груди звенит. Он наполнил свой бокал, видимо они решили что дама прибудет позже, наивные. Вино искрилось, отражая сумасшедшие блики, как это сладко - не впитывать огни мира, но отражать их не задерживая! Подумал, наполнил и ее бокал, ведь она всегда - здесь, рядом, около.

И грянул бал.

Но интересно следующее: свет, итак скромный, стал застенчивым чрезвычайно... из углов сцены поползли вялые языки искрящегося цвета, вздрогнули незамеченые ранее тени растекаясь и - регги, регги, регги... а там скрипка и волторна... фа-фа-фа... вдруг лучи световых прожекторов-пистолетов выстрелили в самую серидину сцены и - возникла Она, в серебряном блестящем декольте, с невероятной причёской, с глазами - открытой бездной любви. Она пела для него в эту ночь, всю ночь, только для него...

- Знаешь, а я сейчас не верю, что могу умереть.

- Это, потому, что - ночь и тебе только что было хорошо.

- А мне не было хорошо. То есть, я тоже, как и ты, думала, что мне хорошо... а потом поняла, что это и есть то, что должно быть всегда, а в остальное время я просто ... ну, не знаю... дура, что ли.

- Ты знаешь, а ведь говорят, что счастья - нет. Пелевин, блин, вроде что-то такое говорил...

- Твой Пелевин книжек по Дзог-Чену начитался, только не с той стороны. Он, конечно, живой классик. Ноги надо обрывать этим живым классикам, которые когда учатся, тут же все записывают и сразу издают. Надо, видимо, как Веллер делать: пока уму набираешься, фигню в рассказиках пописывать, да чуть размышлениями сдабривать. А уж когда - ого-го, так сразу писать "Все о жизни". А потом опять - фигню, просто, угарать, что б жить на что-то. Народ фигню купит, народ добрый. В душе. Глубоко. Очень глубоко.

- Представляешь, я всегда думаю, что все это со мной - просто репетиция, что вот, скоро, я действительно - заживу, и уж тогда - никаких ошибок, только - вечный кайф и постоянные радости... потом покурю... и вспоминаю, что то же самое я уже лет двадцать думаю, и все кажется, что вот-вот начнется что-то неслыханное, но всегда, всю жизнь ожидаемое... А после краткой депрессии, потихоньку начинаю ухмыляться: а вот хрен мне(!), в моей жизни такого понабывало, что тридцати другим вместе не наиспытывать!!! Я наблюдал за глазами хирурга, приходившего в мою палату когда мне стало лучше и я смог разговаривать. Он просто приходил слушать про мою жизнь, ему было столько же лет, что и мне, но его жизнь уложилась в получасовой рассказ, фабула которого: школа, институт, армия лейтенантом, опять институт, карьера, женитьба, карьера, квартира, карьера, дети-погодки, карьера, ты... Я этими долгими днями-вечерами рассказывал ему про его же город, Москву вонючую с офигенной архитектурой, Питер, Кинчева, Гребня, ой, блин, много чего, мне-то спешить там некуда было, я свободные уши использовал по назначению... да и, как казалось мне, помогал я ему чем-то, вроде он всю жизнь несся на поезде, а я ему стоп-кран дернул, что б на травку спустился...

- А сейчас он что делает?

- Черт его знает, наверное опять в вагоне трясется...

Это похоже на расшаркивание ножкой - а вот как я могу, ну, что, красивая оконцовочка? Съели? Как я вас! На самом же деле, все было подругому. Не в том смысле, что я наврал про то, что в словах. Нет. Это как раз так все и было. Небыло только диалога такого. Почему? Нет, серьезно хотите знать, почему? Ну, тогда я вам еще открою одно обстоятельство: и женщины, описанной в этой повести - тоже НЕБЫЛО. Мне тридцать лет. И я вам скажу, почему, женщины, описанной в этой повести не существовало на самом деле. Мне тридцать лет. Почти четверть века я искал эту женщину. Много раз казалось, что - все, нашел! Даже, лучше так - "А-А НА-АШЕ-ЕЛЛ!!!" проходило совсем немного дней, месяцев или лет... нет, блин, не она. Показалось. Опять. Этому могут быть несколько причин:

1. Мужчинам кажется, что они знают, какими женщины должны быть на самом деле, а женщины считают, что знают, каким должен быть мужчина. Здесь не ясно мне одно - кто, кому и почему должен? А должен ли кто-то кому-то? Ой ли.

2. С самого рождения, человек не только постоянно изучает мир, в который его занесло на этот раз, но и сам себе придумывает поверх этого (который вокруг, и которому он, сам этот человек, в принципе, по барабану) еще и собственный мир. Вот и ходят все по этому миру, каждый неся в башке еще и свой мир, типа собственное представление о нём и хотят встретить кого-то, у кого в башке то же самое.

3. Ну, этот пункт вообще - неинтересен. Здесь царствуют эмоции, ситуации и желания. Эта троица постоянно шарится у человека под ногами и только и делает, что - мешает, в любой удачный для них момент прыгает человеку на голову, всаживает в рёбра шпоры, затягивает удила и делает из него дурака. Очень удивляется потом человек - чего это я (?), вроде как и не я... Да конечно не ты, а те, кто сел тебе в голову и правил твоим галопом в посудной лавке.

Дело-то в том, что те из нас, кто чуть посоображалистей, да поленивей (всмысле, ничем иным зарабатывать не хотят), используют эти три пункта для вечного сочинительства книжек и сценариев. Это как шахматы - фигур не много, доска небольшая, а зато вариантов партий разыграть можно бездну!

А вы хотели почитать книжку про любовь? Что б слезки там, детки сраненькие про родителей забывали, злые побеждали, а обосранное добро в конце концов всё-таки не обосралось совсем? Блин, честное слово, эту повесть я хотел сделать почти именно такой. Простите, пожалуйста.

Так что такое счастье? Горизонт, до которого несёшься или бредёшь всю жизнь? Все сказки заканчиваются на том, что герои поженились и стали жить. Все взрослые красивые истории для взрослых заканчиваются тем, что то, к чему герои стремились, они, наконец обрели. Почему заканчиваются?! А дальше-то что?!!! Вот тут-то и надо бы рассказать, что именно такое, это (хотя бы и ихнее, героев) счастье. Исполнение желаний? Пусть поделится со мной камнями тот, у кого желание сбылось точь-в-точь, как мечталось, я закидаю ими все долгие годы, потраченные на попытки воплотить хоть одну мечту именно так, как мечталось. Хрена с два. Никогда на этой земле желания не сбываются так, как мечтаются. Я почти не знаю, почему. Возможно, потому что материя земли более груба, чем материя мечты. А, может быть виной тому - банальный человеческий эгоцентризм, обыкновенное нежелание признать, что врагов у тебя - нет.

PS от автора.

Стоит, наверное, отчаяться именно до такой степени.

Стоит, потому что дальше, когда начнётся волшебство, его надо уже уметь ценить.

Я вам так скажу: мечты сбываются. Всё в нас и вокруг нас. Я знаю несколько примеров, когда люди дойдя до такой вот степени отчаяния - застыли внутри себя на одном месте и... оглянулись вокруг, всё-таки смогли. И оказалось, что мечта-то их уже давно сбылась, рядом, в противоположном месте от того места, где они за неё бились, но всё-равно рядом, а они и не заметили впопыхах, обуреваемые страстями собственных глупости и упорства. Идя на поводу у желаний и эмоций становишься "абсурдус" (латынь - "ответ глухого"). Живёшь невпопад, говоришь и действуешь - мимо. Но мы, люди так устроены, что нам и путь глупости надо пройти упорно и до конца, только тогда можно по настоящему сохранить свою сбывшуюся мечту.

Вернуться в раздел "Повести"      Вернуться в начало страницы