Главы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
11 12 13 14 15 16 17
18 19 20 примечания

Глава 3.

Мальчик-курьер из Галереи на Бронке нашёл Теодора Сергеевича в кафе. Сразу. После того, как не отыскал его в мастерской. Мальчику было не впервой, к тому же, он прекрасно инструктирован: нет в мастерской, надо идти в кафе или, потом, на набережную. Одно из трёх. Те, кому было надо, выучили его привычки.

Мэтр восседал на высоком стуле у дальнего окна, там, где места для курящих. Вот он и курил свою трубку, глоточками попивая кофе из малюсенькой чашечки, тут же запивая его чистой водой из бокала. Рядом на стойке-подоконнике, стояла ещё одна чашка кофе и бокал с водой. Мальчика это не смутило, он знал, что художник никого не ждёт, что это он для себя сделал такой заказ, потому что у него праздник - закончил какую-нибудь новую картину. Всегда так делает, одному ему известно почему. Этак "отмечает личный праздник в приятной компании с умным человеком", ну, понятное дело, сам с собой. Нет, это не мальчик так подумал, мальчик ещё был мал, чтобы делать умозаключения по наблюдениям. Так думал персонал кафе, тот самый персонал, который искренне любил "своего художника". По-своему любил, как щедрого завсегдатая.

- Доброе утро, Теодор Сергеевич! - торжественно провозгласил мальчик, ему нравилась его миссия. - Вам письмо из галереи. Вот, пожалуйста.

Глаза художника блестели, излучая добродушие. Он взял письмо, предложил курьеру пока расположиться и попросил подоспевшего кельнера принести "юноше мороженое". Распечатал и прочитал письмо, вынул из пиджака портмоне, протянул "юноше" купюру в десять рублей, поблагодарил и просил передать "госпоже", что "будет обязательно, через полчаса". Мальчик кивнул, церемонно доел мороженое, поблагодарил разом за всё и кинулся обратно, с донесением. То ли времена возвращаются, то ли всё встаёт с головы на ноги. Ох, не сглазить бы. Загадочная у нас страна - только вот появится свет в конце тоннеля, как уже навстречу едет электричка. Тут с прогнозами лезть бесполезно, нострадамусы тут не в почёте, ибо невозможно предсказать путь гоголевской "русской тройки", которая несётся в пространстве и времени по курсу собственной прихоти и прихоти русских дорог. "Вывози меня, кривая, только вывези..."

Однако думать о плохом не было ни повода, ни желания. Письмо порадовало: галерея продала сразу три его картины и "госпожа-хозяйка арт-оазиса" просила подойти за гонораром. Ещё был PS: мол, "есть интересная для Вас информация". Интрига? С высоты ночной удачи, Теодор снисходительно взирал на эту попытку интриги, всё земное и человеческое ему сейчас казалось, как бы это мягче сказать - детской шалостью. Или младенческой хитростью. Да, несомненно, так лучше. Он оставил деньги за кофе и мороженое прямо на стойке, вместе с чаевыми (за это его особенно любили кельнеры и именовали завсегдатаем), облачился в утренний верхний наряд и, напевая "Что может сравниться с Ксюшей моей?", отправился в Галерею на Бронке. В это хмурое приморское утро, среди высокомерных столетних домов, в шляпе, кашне и плаще... Господи, как ему не хватало трости. Или длинного зонта...

Мариэтта Власовна встретила художника у порога с театрально распростёртыми объятьями. Это, разумеется, не подразумевало, что в следующую секунду они страстно обнимутся и начнут лобызаться. Совсем нет. Чинно раскланялись. Жеманно поулыбались. Богемно покомплиментировали. Пошаркали ножками. Почему-то у людей, связанных с искусством только в виде обслуживания, очень богат ритуал встреч, прощаний, галантностей и высоких разговоров. Видимо, это - компенсация за неучастие в самом процессе творчества. Они к тому же замечательно много пишут статей об искусстве и творцах, знают очень много об очень многих и готовы не замолкать часами и сутками, общаясь с "богемой". В процессе подобного "общения" они горят подсознательным желанием похлопать богемного собеседника по плечу (спине, пояснице и т.п.) и акцентировать обращение на "ты". Как ни печально, но зачастую именно от этих людей зависит благополучие художника, продвижение его произведений на рынок зрителей-читателей-слушателей. И, что ещё более печально, Лили Брик среди них теперь просто не встречаются. А может, это Теодору не везло на Лиль Брик, как знать, может они, Лили, ещё существуют в этом мире. Однако от Мариэтты Власовны толк был, и не для одного Теодора. Её способности продавать искусство по максимально высокой цене восхваляли многие, воспользовавшиеся её услугами. Надо отдать должное - было так. Но, в принципе, если захотеть, со всего можно получить толк, а тем более - Мариэтта Власовна! Крупная женщина лет этак в районе пятидесяти, всегда в прекрасном настроении, пышно одета, богато и чрезмерно бижутирована серебром-золотом-жемчугами-пластмассой, с ярко подкрашенной причёской-изваянием и сигареткой в длинном инкрустированном мундштуке. Сама как экспонат галереи. Есть на что посмотреть. Но, к величайшему сожалению хозяйки всех этих прелестей, никто из её подопечных художников ни разу не предложил ей написать её портрет. Намекала, не помогло. Они и так всегда отводили глаза в сторону, словно боялись ошпарить их о великолепие госпожи, а от таких её невинных намёков бежали как чёрт от ладана. Смущались? Великодушная Мариэтта Власовна предпочитала считать, что - смущались. И всё-таки, как было бы восхитительно, думала она, оставить потомкам свой портрет в полный рост, этакий подарок благодарного художника ещё более благодарным потомкам, в знак почтения и признания всех меценатских заслуг деятельницы культуры. Во как, не меньше.

- Дорогой Теодор Сергиевич! - торжественно приступила хозяйка Арт-Рая, - наша Галерея, в моём лице, не находит слов для выражения Вам благодарности, по поводу продаваемости в последнее время Ваших работ! С ума сойти, Вы не поверите, Вас признали окончательно! Вчера вечером какой-то джентльмен, купил сразу...

- Джентльмен? - не понял недогадливый Теодор, невоспитанно перебивая даму, - иностранец?.. В смысле, не русский, что ли?

- Ну, почему не русский? - вопросом на вопрос ответила великолепная Мариэтта, - Может и не очень русский, как знать, всем ведь в родословную не заглянешь!

Она победоносно посмотрела на художника, что, наверняка означало - я-то знаю свою родословную, это вы все тут без роду без племени, из грязи в замухрышки, и всё, опять же, благодаря мне, одной-единственной. Так-то вам с кисточкой. И, надо признать, была права. У кого тут на памяти свои род и племя по двадцатое колено? То-то, господа, улыбайтесь.

- Купил! Три полотна! Ну, как Вам?

Гм-м, а как нам? Хорошо нам. А если бы и процент галерея брала поменьше, то и совсем бы неплохо было. Однако надо что-то говорить, триумфальный взгляд продавщицы не потерпит долгой паузы, промедление с благодарностями тут чревато обидой до вражды.

- Ну что можно тут добавить, дорогая Вы наша Мариэтта Власовна! - возненавидел себя и свои картины Теодор, однако продолжал в том же духе... - Это, несомненно, только Ваша заслуга, ведь Вы, признайтесь, небось расхвалили меня перед покупателем, никому неизвестного скромного маляра, преподнесли как Микеланджело, да? Бьюсь об заклад, что так и было. Это ведь Ваш всеми признанный талант, снимаю шляпу!

- Да ты и так тут без шляпы стоишь, шалун! - заискрилась, зарделась перепольщённая дама, изящно, насколько позволяли шейные подбородки, повернув голову в профиль, искренне считая, что такое положение туловища наибольше вдохновляет художников. - Чаю хочешь? Да не кивай, так и скажи, мол, чаю дайте художнику, не в гостях же, право слово, голос тут имеешь! Люба! Подай нам с Теодором Сергиевичем чаю ко мне в кабинет, живо! Пойдём, бумажки поподписываем, денежку посчитаем, да пошепчемся. Есть о чём: не простой этот твой джентльмен, ох, не лыком шит, попомни моё слово. Если что, не теряйся, про скромность свою забудь, проси больше, а то и в поездку напросись, мало ли, может тебя "только смена пейзажей за окном вдохновляет", откуда ему знать? Если у него есть интерес, то пусть платит за свой интерес, а? Или я не то говорю, а? Слушай меня, Теодор, я то говорю, дело говорю.

Добрая женщина. А ведь сейчас она действительно думала только о его выгоде. Вот же как бывает, загадочная русская баба. Теодор поёжился, словно ему вдруг стало зябко. Стряхнул головой так, что услышал, как что-то щёлкнуло в мозге, зато разом вылетели все слова, слившиеся из Мариэтты в него за последние десять минут. Что ж, ещё полчаса пытки, и можно будет раскланяться, унося с собой энную сумму, а деньги ему теперь нужны особо - начинается новый пласт теодоровой жизни. Ради этого можно и Мариэтту Власовну вытерпеть под чаёк. Тем паче, что чаёк у неё знатный, плантационный, а заваривает она его как богиня. Да, во всём-таки кроется толк, если поискать. Овцы, они как кислород, есть в любой форме природы и у всех у них есть шерсть, хотя бы и клок. Кто хочет большего, может становиться "фермером" и разводить этих самых "овец". Теодор же предпочитал оставаться наблюдателем.

Кстати, проходя через галерею в кабинет хозяйки, Теодор обратил внимание, что две его картины продолжают висеть. Двух нет, а две - вот они, на стене. Было четыре, три продали, две - висят. Такая арифметика. Подозревай глаза свои. Ладно, разберёмся, опять стряхивать головой не хотелось, три, так - три.

Скрипнула по-настоящему дубовая дверь, и они вошли в пенаты, в кладезь краевого таланта и склад безвкусицы. Кабинет хозяйки галереи - нечто особенное. Во-первых, внутреннее расположение перегородок, выстроенных так, чтобы увеличить площадь стен, дабы уместить большее количество картин. У Мариэтты Власовны так было принято, что художники, "чьей судьбой она занималась", дарили ей "из благодарности" по одной своей работе. Судя по количеству картин в кабинете, в этом импровизированном мини-Лувре, шикарно выглядевшая сегодня светская дама прожила достойную жизнь, лет этак в двести с небольшим. Разумеется, она просто не смогла удержаться рамок своего "правила", и намешала полотна своих "подопечных" с репродукциями всех, кто "колоритом гармонировал с её настроением души". Надо отдать должное, что душа её отличалась богатейшим набором настроений. Особенно коробило Теодора соседство врубелевского Демона-сидящего, с задумчивостью и ненавистью взиравшего на убитого пролетарским штыком буржуя на плакате "Окон РОСТА", времён деятельности Маяковского. Бред. Хотя. Если Демон смотрит именно с задумчивостью, то - очень даже может быть. И всё равно - бред.

Во-вторых, удивлял набор мебели. Ходили слухи, что Мариэтта не гнушается подработкой, в виде скупки старинных мебелей, не всегда продаваемых голодными старушками. Доля истины в слухах могла быть, ибо на торцах и ножках кресел, столов, комодов и шкапчиков нередко бросались в глаза свежие царапины, которые нельзя было счесть случайными, зная как бережно, эти голодные старушки относились к своим реликвиям. Тут попахивало каким-то криминальчиком, даже, как говорит кузен Александр - воняло. Извините. Но не сама же Мариэтта Власовна громила дома старушек, конечно же, нет. На то во все времена существовали Раскольниковы. А жизнерадостная хозяйка Арт-Рая только, видимо, скупала понравившиеся образцы. Вот и всё, куда как невинное занятие коллекционера. Бог с ней. Но, если Он действительно с ней, то на кой он нужен, такой Бог? Вопрос, разумеется, риторический.

Теодор заметил пустое место на правой стене. Там висела его картина, его "дань благодарности". Вот всё и прояснилось: Мариэтта продала "джентльмену" его подарок. Бизнес есть бизнес - ничего личного. И ничего логичного. Деньги.

Всё бы ничего, и наплевать бы, но. Картина эта, "на безрыбье" подаренная Теодором Мариэтте Власовне, была из Серии. Не писалось тогда ничего, хоть тресни, а она пристала, мол, соблаговоли, дружок, и ты отметься своей работкой у меня в кабинете. Вот и подарил. А как же? Тут спорить и оттягивать было нельзя, раз Мариэтта просит картину, значит - признала, и теперь будет двигать твои работы покупателям, аж шум будет стоять. Какого рожна объяснять, что это значит? Ладно, значит это одно - конец голоду, старому тряпью, безвестности. Вот что это значит. Продал душу Теодор, отдал холст. А ведь надеялся, что "зато никуда не денется картина, будет висеть у Мариэтты в кабинете". Дыра на стене. Прореха в груди. Сквозит гулко, зябко. Ах, что ж у нас всё так, всё так...

- Садись, Теодор, располагайся, - царила Мариэтта.

Художник сел в громадное кожаное кресло, "трон для мастеров", как комментировала хозяйка своё приобретение. Этак она выказывала своё отношение к рисующей братии. Сама расположилась напротив, за столом, уместив свой стан в позолоченное кресло-диван времён Людовика ХIV-го. Стол красного дерева был завален деловыми бумагами с разноцветными печатями, черновиками-почеркушками и эскизами, но из-за кипы этого вороха выглядывала заветная серебряная шкатулка, до боли знакомая всем местным и приезжим художникам и именуемая не иначе как "гонорарная". Мариэтта потянулась к шкатулке, открыла её миниатюрным ключиком и, роясь в конвертах, защебетала:

- Заметил уже, что твоей картины тут нет?

- Заметил, а как же, глаза есть.

- Хорошо. Надо бы новую на её место, намёк понимаешь?

Теодор пожал плечами. Вот и конфликт ценностей - для неё он жив, а значит, может подарить "новую". Какого рожна хранить старый подарок, если подвернулся случай его продать? Вот и всё. Для неё - всё. Он жив. Он может написать новую картину. Вот и всё. А вот ежели бы он умер, вот тогда бы Мариэтта Власовна уж хранила бы его картину как зеницу ока, ровно столько, пока бы не явился покупатель с самой большой ценой. Ничего личного.

- Чё молчишь-то? Подаришь?

- О чём речь, Мариэтта Власовна, Вам-то, да хоть пятьдесят полотен.

- Ну, пятьдесят не пятьдесят, а одну подари. Ты так обещаниями не разбрасывайся. Пятьдесят! Это, брат, тебе всю оставшуюся жизнь рисовать... А вот и твой конверт.

Она вынула бежевый конверт из хорошей визиточной бумаги, но отдавать его не спешила. Что-то прикидывала в уме старая ведьма. Не знала с чего начать. И начала с главного.

- Вот что, Теодор. Джентльмен этот странноват. Рассматривал тут, ходил полчаса, потом остановился на твоих картинах. Чуть ли не ногтем поколупал. Расспрашивал о тебе, кто да что... ну, я-то понарассказывала.

- Не сомневаюсь, Мариэтта Власовна, это - Ваш конёк - преподнести!

- А ты тут мне не льсти! Ну, если только чуть-чуть. Ладно. Дальше. Он, значит, и говорит, а, мол, нет ли у Вас ещё его работ? Я провела сюда, показала. С этой он и начал. Вижу - хочет купить, будет покупать. А я-то цены и не знаю! Ты ж её подарил. Не оценивали мы с тобой её...

- Ну что ж, Мариэтта Власовна, - уже более холодно проговорил художник. - Действительно, цену моего Вам подарка мы с Вами не обсуждали. Да и какая цена может быть у подарка? Это же так, от души. Раз я её Вам подарил, то это теперь - Ваша собственность, так? А коль Ваша собственность, так и зачем же Вы мне рассказываете про её судьбу? Это, извините, теперь Ваше личное дело. Увольте, поступайте, как знаете.

Теодор не был "интеллигентен до идиотизма".

Просто он сам не любил попадать в неловкие ситуации, и не любил когда кто-то рядом в них попадал. Именно поэтому он не смотрел "комедии положений", в которых люди-персонажи не вылезали из этаких "положений". Он сейчас хотел одного: самолично, быстро, снять ношу с плеч Мариэтты и успокоить её, заверив в том, что её подлый поступок вовсе не подл, что это бывает сплошь и рядом, и обычное дело. Правда не бывает одна, в одной и той же ситуации можно найти сто правд, и каждая в отдельности останется внутри себя - правдой. Он сейчас выбрал такую. Пусть себе в ущерб, но, со стороны этой правды - он ведь подарил-таки картину, и теперь эта картина не его, так какого рожна?

- Ты не ерепенься, надо же, Иисус выискался! - Мариэтта пошла зеленоватыми пятнами от негодования. - Что моё, я и сама знаю. А коль от тебя новую работу прошу, значит эту, проданную, считаю за товар. Понял, нет? В благородных играй в другом месте и бабку не обижай. Ишь, что удумал, чёрт, Мариэтта никогда подарков не продавала, надо это знать, а не сопли тут распускать!

- Полноте, Мариэтта Власовна, - потерялся Теодор, вот тебе бабушка и Юрьев день. Ни фига себе. - Отчего не играть в благородных? Вы - знатная дама, я - художник, кому ж ещё быть благородным?

Эта нелепая тирада несколько успокоила Мариэтту, пятна прошли, кожа приняла свой естественный цвет пудры. Она расплылась в кресле и зарделась румянцем польщённости. Слова Теодора звучали для неё убедительно.

- Ну, ладно, действительно, чего это я взбеленилась? Такой галантный кавалер у меня тут сидит, рассыпается в любезностях, а я ни ухом ни рылом в его куртуазности... прости, дорогой.

М-да, умела Мариэтта грациозно выйти из идиотской ситуации. Именно поэтому и в бизнесе преуспела. Чёрт их разберёшь, этих людей! В самой одноклеточной амёбе живёт лорд, и в каждом лорде не спит амёба. И неизвестно, в какой момент из кого что вылезет.

- Ну, стало быть, я о картине, которая... отсюда, - Мариэтта улыбалась всеми своими фарфоровыми зубами как ни в чём не бывало. - Теодор, я, признаться не поняла её ценность. Уж очень она отличается от всего, что ты рисуешь. Э... прости, пишешь, конечно же - пишешь! На мой взгляд, очень печальное полотно, если не сказать зловещее. Может, потому и подарил, что не жалко было?

- ...

- Шучу, теперь - шучу. Понимаю, это, видимо, какое-то твоё настроение души было. Но я это и использовала. Джентльмен этот очень ей заинтересовался, вот я и наговорила, что эти картины ты не продаёшь, чтоб цену поднять, понимаешь? Да что ты молчишь всё время?

А что тут было говорить?

Теодор потерял дар речи, когда Мариэтта заикнулась про Серию. Ей-то откуда знать? Или интуиция? Или просто к слову пришлось? Одно из миллиона.

- Ну так вот, - не нуждаясь в репликах собеседника продолжала дама. - В итоге я загнала ему полотно по тройной цене от тех двух твоих. А, кстати, те две он уже так купил, прицепом, что ли... или из вежливости, я не поняла. Но это и не важно! А, каково?

Разумеется, Теодор рассыпался в благодарных комплиментах. Они ещё немного пожеманились, затем продавец рассчиталась с поставщиком, и последний поспешил ретироваться. Мариэтта сунула в карман пиджака Теодору визитку.

- Вот его визитка. Он очень просил тебя ему звякнуть. Советую уважить.

- Ну, я...

- А ты не якай, позвони, от тебя не убудет. Всё, что само плывёт в руки - надо брать, а уж потом разберёшься, надо оно тебе или нет. Он сначала спросил твои координаты, но я не дура, мало ли что - "проф. тайна", говорю. Тогда он визитку дал для тебя. Позвони, чую, что верняк, ты уж меня послушай, дело говорю.

Теодор ещё раз поблагодарил благодетельницу и отбыл, наконец, восвояси.

Ирэн вообще больше в Клуб Шести не пришла.

Предыдущая глава      Следующая глава      Вернуться в раздел "Романы"      Вернуться в начало страницы