3.1.9.XXI.МВ.

Наташа познакомилась с Серафимом Ивановичем в метро.

На Павелецкой-кольцевой он облокотился о резиновый поручень эскалатора, хотел вынуть книгу и привычно окунуться в чтение. Вспомнил, что книга осталась валяться у кровати - читал на ночь, а утром забыл про неё. "Не свезло сегодня чтению..." - вяло подумалось. Огляделся на рекламные плакаты. Пестро. Взгляд выхватил красочный вопль: "70 % SALE!!!"... Усмехнулся, было похоже на "семидесятипроцентное сало". Перевёл взор на аморфных сограждан. Действительно. Много сала. Возможно, что и все семьдесят процентов... грустное зрелище и не понятен тогда залихватский оптимизм постера. Хуже уже не бедет? Да буууудет, буууудет!!! Ага, что-то в этом духе.

Граждане на эскалаторе сбивались стайками - сутулились кучками.

Перед ним пространство как раз пустовало. Зато ближайшая вниз по движению девушка хорошо рассматривалась с тыла. Приятная фигура, лёгкое синее платье и плющ ржаных волнистых волос. Оазис для глаз страждущего гармонии. Не предпринимая больше попыток искать лучшее, он засмотрелся. Лицо девушки повернулось вполоборота, глаза задумчиво скользили по "встречке" - потоку всплывавших из глубин метрополитена.

Через пару минут светловолосая затерялась в толпе, оставив в груди Серафима Ивановича сквозящую дырочку. Холодок означал только одно: снова не про тебя, всё волшебное происходит где угодно и с кем угодно, но не здесь и не с тобой. "Звёзд не хватают в метро" - переиначил он под себя песню "машиниста" Макара. Поезд подкатил, вдохнул ноздрями дверей ожидавших посадки, единым махом-затяжкой всех сразу, и, дёрнувшись, ринулся в темноту тоннеля. Искать свободное для посадки место не представлялось возможным. Места ему, в его сорок с небольшим, да ещё и с такой интеллигентско-профессорской внешностью, никто не уступит. Можно относительно спокойно взяться за верхний поручень, положить голову в изгиб собственного локтя, и немного вздремнуть.

Приятно думалось о девушке. Всплывали имена, которые могли ей подходить. Таня? Скорее нет, чем да. Тани обычно шустрые, беспокойные. На Руси имена просто так не давали и не придумывали, а какие заимствовали - наполняли собственным смыслом. Тать-Яна. Тать, это, извините, ничего хорошего - чертёнок в тёмном омуте. А Ян, он же Янус - двуликий Бог мужественности, скорости, целеустремлённости. То есть, активный чертёнок, которого много, сам себе на уме и, притом, с мужскими замашками. Однозначно не она. Может, Ирина? - в сладкой дрёме текло размышление - Нет, и не Ирина. Они красивые, но не такие наблюдательные. Им по подиуму шагать, предварительно зафиксировав улыбку или снисходительность. Эта задумчиво смотрела на людей, они её интересовали, но - не активно, она о них - размышляла. Временами казалось, что она пытается их разгадать, не - кто, куда, откуда, а - зачем, отчего, для чего вообще...

Динамики объявили Тверскую, пора выходить. Теперь нырнуть на Пушкинскую. Волна тел подхватила Серафима Ивановича, он и не сопротивлялся - плыть по течению всегда легко. И тут снова мелькнул светлый затылок.

Он поколебался, в груди сошло с ума сердце, словно желая раздвинуть рёбра, выглянуть наружу и тоже - убедиться в подобном совпадении. Лёгкие задуло свежестью предчувствия. Обман, конечно, но как это волнительно! А чего терять? Надо посмотреть дальше: куда она переходит? На Пушкинскую или Чеховскую? Да и, наконец, на его Пушкинской, поезда идут в оба направления, куда едет она?

Серафим Иванович превратился в небольшой буксир на ледоходе - уворачиваясь от глыб больших граждан, он нырял в свободные от тел промежутки, обгонял попутные массивы и выныривал в пустотах переходов. Впереди яркой ладьёй спокойно двигалась Она - люди сами расступались у неё на пути. Закон тёмной одежды: человек в тёмном или сером, всегда уступит дорогу ярко наряженному человеку, а особенно - девушке. Её синее платье и водопад светлых волос разительно выделялись в сумерках метро. Видимо, ей нечего было скрывать, она была вполне довольна собой, её в принципе устраивал этот мир, во всяком случае - не портил настроение. Граждане чувствовали это и - расступались, освобождая пространство... силе? Её вряд ли можно назвать сильной. Её слабости? Тоже нет. Просто у неё всё хо-ро-шо. И это раздражает граждан, заваленных повседневными заботами, тоской езды в общественном транспорте и бестолковостью собственной единственной жизни. Одного взгляда им хватает, дабы ощутить её непонятное превосходство и автоматически уступить дорогу. Что это? Инстинкты? Рефлексия? Самоидентификация? И то, и другое, и - третье. Т.е., человек видит девушку, в секунду определяет по её яркому наряду, фигуре, походке, осанке - что у девушки всё замечательно, юность ещё не ушла, а опыт есть и цену она себе знает. Дальше, в эту же секунду, человек смотрит на себя как бы в зеркало её глаз (её глазами) и что вдруг видит(?) - тучную тушу в сером наряде неудачника. Успев в конце секунды расстроиться и уныло вздохнуть, тем признав своё поражение в результатах идентификации, человек уступает дорогу победителю. Вот как-то так всё, как-то так, только всё очень быстро и на подсознательном уровне. На деле, граждане и не догадываются, отчего вдруг их настроение ухудшилось ещё больше за время поездки из пункта "А" в пункт "Б". В душе остаётся неопределённый горько-серый осадок. И какая-то раздражающая цветная точка на горизонте ума, причём, неподвластная фокусировке сознания, размытая точка, как тряпка матадора или платье первой любви из забытого детства. Думать гражданам об этом барахле некогда, они сплёвывают под ноги идущим навстречу, и продолжают движение по своим ежедневным делам. А ведь радость была совсем рядом. Эхх, а ведь стоит просто сменить цвет наряда. На театре это называется "Энергетика костюма", но, мы и так изрядно отвлеклись, давайте вернёмся к Серафиму Ивановичу, а о костюмах поговорим позднее, благо, случай ещё представится.

А наш герой тем временем снова потерял белокурую беглянку.

Ну, не свезло, так не свезло, - подумалось интеллигентному человеку. Природная нерешительность при этом - вздохнула с облегчением мазохиста. Причём, неудовлетворённое "Я" всё же возмутилось, выбросив на внутренний экран мозга несколько картинок схожего содержания: вот он в юности не решился пригласить девочку Надю на медленный танец (говорят, она вышла замуж за иностранца и теперь где-то толи в Финляндии, толи ещё где. Но, ведь, и слава Богу! А то мучилась бы с его застенчивостью в этих русских морозах...); вот из недавнего - стыдно потребовать отпуск в "жаркий сезон"; или из вчерашнего - неловко испросить прибавку к жалованию... Много чего. Да ладно, всё что ни делается, всё - к лучшему. Хотя, тут-то и закавыка: "Всё, что НЕ делается - ни к чему и не приведёт". Под лежачего хиппи, портвейн не течёт. Лучше попробовать, что бы не жалеть, что не попробовал. Или так: что бы жизнь не вызывала приступы стыда и ощущение бестолковости, нужно уметь дожимать события. Ага, приятно быть умным опосля, то есть - задним числом. Когда поезд ушёл.

А поезд с синим платьем, действительно - ушёл. И теперь остаётся фантазия. Она легче действительности. В ней нет разочарования. Ну, кроме как если открыть глаза... Как говорила бабушка: "Гап, гап, а гапки и нэма".

Повздыхал Серафим Иванович и открыл глаза, уже попрощавшись с растворившимся в памяти синим платьицем. Открыл, похлопал ресницами, привыкая к резкому свету в вагоне, огляделся по сторонам и... выпучил эти самые глаза. Через три серых одеяния от него стояла - Она. Левой рукой держалась за верхний поручень, правую согнула в локте - на этой руке у неё висел переломленный пополам белый плащ, в пальцах она сжимала пару синих перчаток. Отрешенный взгляд скользил по отсутствующему в окне виду, но, казалось, в этой мельтешащей тьме туннеля, она всё же видит что-то своё, возможно цветное и приятное.

Теперь Серафиму Ивановичу показалось, что его сердце всё же сумело выглянуть через рёбра наружу. Сильно кольнуло. Он понял: теперь или никогда. Выровнял дыхание, затем наоборот - подышал глубоко и медленно, тело пришло в равновесие. Но в груди не унимался пожар, напополам с тайфуном - всё крутило и щемило, предчувствие ошалело било в колокол рёбер. Надо что-то сказать. Он никогда ещё не знакомился в метро. Вот и повод сделать это впервые. А почему бы и нет? Сейчас или... потом. А "потом", это почти "никогда". Значит - сейчас.

Вагон тряхнуло, у неё выпала перчатка. Она не заметила. Никто не заметил. Пассажиры, сидящие перед ней - решительно закрывали глаза, давая понять стоящим и висящим над ними, что они спят глубочайшим и нерушимым сном. Перчатка упала в проход, указав Серафиму Ивановичу на её белые полусапожки.

Больше медлить было незачем. Теперь судьба легла костьми, дабы познакомить эту пару, и не понять её усердия мог разве что полный идиот, каковым Серафим Иванович себя иногда и считал, но как бы в шутку и не в серьёз. Другими словами, намёк он понял. Раздвинул стоящие сероватые фигуры, протиснулся к ней, поднял перчатку. Дальше стало сложнее. Как отдать? Как обратиться? Он вспомнил читаные всуе советы Константина Сергеевича* о том, что первые пять секунд выхода актёра на сцену, и первая его фраза, это есть визитная карточка персонажа, зрители так и будут воспринимать героя весь оставшийся спектакль. Жизнь, как принято считать, это тоже своего рода театр. Спорно, конечно, но зачастую, она подчиняется театральным законам, списанным в свою очередь, с неё же. Итак, сударь, что будем делать? Экаким коленкором мы представимся даме?

В голове Серафима Ивановича помутилось. Давненько с ним не случались подобные казусы и теперь он, как "юнош прыщавый", застыл. И вдруг его кисть сама пролезла тремя пальцами в синюю перчатку, рука обернула девушку так, что он, оставаясь стоять за ней, словно цветы преподнёс ей её же вещь. Только вещь эта как кукла ожила, расставила в удивлении "ручки"-пальчики, центральным пальчиком (изображавшим голову) поклонилась и Серафиму Ивановичу осталось только озвучить мультяшным голосом мысль синего человечка:

- А ну и здравствуйте, хозяйка! Я тут, понимаете ли, упала во все стороны, а вы и не видите, а вы бы вот так вот и ушли, меня оставив горевать в переполненном незнакомыми людьми вагоне! Ну что это, в самом деле за фокусы такие?!

Ожившая перчатка при этих словах возмущённо размахивала "ручками"-пальцами и качала "головой". Дама сначала опешила, отстранилась, глаза её округлились, уставившись на собственную ожившую перчатку. Она задела стоящего за ней Серафима Ивановича и - догадалась, губы расплылись в улыбке. Её волосы в этот миг опахалом скользнули по лицу мужчины, но он успел почувствовать их запах: сена и реки в деревне у бабушки. Это был запах его детства, лета. Почти позабытый и так остро вспомнившийся, такой далёкий и такой родной, до боли, до вдохновения.

- А ты зачем прыгаешь не спросясь? - строго спросила дама перчатку. - Кругом столько народу, затоптали бы и как звать не спросили! Тоже мне, путешественница!

- Я больше не буду, - виновато потупилась перчатка, помолчала, склонив "головку", потом снова её лукаво задрала и хитро попросила, - нуу возьмите меня обратно, паажаалистааа?

Весь этот цирк наблюдали близ стоящие и сидящие (вдруг проснувшиеся) пассажиры. На последних словах засмеялись все, включая саму обладательницу говорящей перчатки. Она легонько пальчиками взялась за синюю ткань, сдёрнула перчатку с незнакомой руки и оглянулась.

- Спасибо большое.

- Не за что, право... Я даже благодарен ей (кивок в сторону перчатки), что она оказала мне услугу - помогла с поводом. Не знал, как подойти, что сказать.

- Ммда? А такое впечатление, что вы за словом в карман не полезете, - девушка снова рассмеялась, вспомнив болтливую перчатку.

Серафим Иванович почесал мочку уха. Почесал кончик носа. Почесал бровь. Потом искренне прищурил левый глаз.

- Никогда не знакомился в метро. Не знаю, как это делается.

- У вас получилось. Честное слово! Меня зовут Наталией.

- Натали...

- Можно и так.

- Серафим. Иванович. Эээ... можно просто... - почесал мочку уха. Почесал кончик носа.

Она поймала его руку, направлявшуюся к бровям, и пожала.

- Фим? (обоюдный кивок) Очень приятно, Фим. Простите, моя станция.

- И моя.

- Врёте?

- Ага. (вместе выходят, перед ними расступаются) Но вы уже столько шли передо мной из чистого совпадения, что сейчас можно и так. Как-то так. Пройтись.

- А я думала, вы за мной следите, - она искренне удивилась. Словно немножко расстроилась. Наверное, столь мистическое совпадение, что они ехали вместе, переходили на одни и те же станции вместе, её не впечатляло. Возможно, ей как раз и не хотелось данных совпадений. Вполне вероятно, её как раз устроил бы другой вариант. А может это так показалось.

Они прошли по вестибюлю посадки и встали на ступеньках эскалатора. Натали принялась расправлять плащ, намереваясь одеть его перед улицей. Фим принял плащ из её рук как драгоценную ношу. Никто не сопротивлялся. Она только снова улыбнулась:

- А плащ умеет говорить?

- О, да! Я так ему завидую, если честно... Он предан вам беспредельно!

- И что же он говорит?

В его руках плащ выпрямился, галантно склонил воротник и баритоном проговорил:

- Натали, я так благодарен вам, что каждое утро могу провожать вас в вашем пути, оберегать от ветра и дождя, от других людей! Вы выбрали меня одного среди сотни других слуг и я буду верен вам до конца своих дней! И даже на помойке, или разорванный на домашние тряпочки, я с благодарностью буду вспоминать эти сладкие минуты, когда обнимал вас...

Серафим Иванович откашлялся и своим голосом закончил:

- Ойй, дальше он что-то невнятное бурчит, видимо, вы ему очень дороги и это уже что-то слишком личное. Стесняться, уважаемая Натали, дано всем.

Они рассмеялись и Фим помог даме надеть плащ, заботливо вынув из-под воротника и расправив её волосы. Запах детства снова наполнил его мозг калейдоскопом радужных картинок, за которыми он не заметил, как Натали борется с выступившим на щеках румянцем.

Эскалатор закончил свой подъём, нырнув в расчёску металлического порога. Они вышли на поверхность.

- А оживите что-нибудь ещё?

- Легко и непринуждённо! - он оглянулся по сторонам и, заметив бабушку, торгующую цветами в ведре, взял её под руку, - пойдёмте! Я вижу ещё нескольких персонажей, желающих с вами познакомиться!

Он присел на корточки у ведра с ромашками. Взял два цветка, приподнял их и направил друг к другу головками. Она не задумываясь присела рядом. Цветы уже перешёптывались между собой разными голосами:

- Ну и что, что она такая красивая, ну и что!

- Но ведь мы просто ромашки! - пискляво смущался второй цветок, - Ей нужно дарить розы! Лилии! На худой конец - хризантемы! А мы кто?

- У нашей бабушки нету ни роз ни хрии-зам-тэнн! Как будто сам не знаешь! Мы есть! Нас и надо дарить! Мы вообще, очень даже хорошие цветы. Мы, понимаешь ли, даже вот - национальные цветы. Из нас влюблённые на головы венки плели, если хочешь знать!

- Из одуванчиков тоже всякую ерунду плели. Ну и что? Давай теперь ей одуванчики дарить!

- Тихо! Мне кажется, она нас слышит...

- Ну и что? Пусть полюбуется, перед тем, как этот поклонник ей нас подарит, таких замечательных и национально красивых!

- Ты что! Невежливо о человеке говорить в третьем лице, когда он рядом!

- Неет, вот ты не умничай, не умничай! В каком лице тут говорить? Да и вообще, о чём тут речь? Мы же просто ромашки, нас надо нюхать! Лучше - нюхать лицом, конечно, в этом ты прав, её лицом, она красивая не меньше нашего!

Натали не выдержала и прыснула со смеху. Он купил ей все ромашки из ведра. Очумевшая бабушка взяла деньги не посчитав, переминаясь с ноги на ногу подождала, когда безумная парочка отойдёт в сторону, схватила пустое ведро и помчалась молодцеватой иноходью в сторону эскалатора.

Они перешли дорогу и остановились у входа в административное здание.

Натали поднялась на ступеньку, что бы снова, как на эскалаторе, поравняться с ним ростом, развернулась и сняла перчатку с правой руки.

- Мы все с вами прощаемся, Фим! Я пришла, спасибо, что проводили. И за цветы - спасибо.

Серафим Иванович поцеловал протянутую для пожатия руку, но выпускать её пальцы из своих не спешил.

- Может быть обменяемся телефонами, Натали?

Она хитро поджала губки, покрутила глазами по сторонам, как бы раздумывая.

- А давайте, вы дадите мне свой телефон? И, наверное, я позвоню. Как-нибудь.

- Буду ждать, - спокойно сказал Фим, вынимая из кармана визитку. - Спасибо за прекрасные минуты!

***

Натали закончила вечерний моцион, вытерла руки о полотенце, и ещё раз проверила в зеркале белизну зубов. Этот забавный кукольник не шёл у неё из головы целый день. Вот же способ знакомиться в метро, с ума сойти!

Запахнув пеньюар, она вышла из ванны в коридор. На вешалке висел её белый плащ, в карманах топорщились перчатки. Рядом на тумбочке распушился букет ромашек в изящном хрустале вазы. Она улыбнулась и отправилась в спальню, не забыв погасить в прихожей свет.

Глубокой ночью ей привиделся сон.

По лестницам её полутёмного подъезда пробирается фигура в чёрном. Он не вызывает лифт. У него есть на то причины. В его руках отмычки. Из-за пояса торчит рукоятка финского ножа. Он ступает неслышно как чёрный кот. Он незаметнее собственной тени. Он подкрадывается к её двери и начинает колдовать отмычками над замком.

Натали хочет вскочить и включить свет, закричать, помчаться на кухню за чугунной сковородой, как за единственным оружием одинокой женщины. Но. Она не может открыть глаза. Она не может встать. Она не в состоянии пошевелить ни единым мускулом. Что-то неизвестное придавило сверху её естество, что-то плотным, очень тяжёлым туманом ниспустилось на её тело и вдавило в кровать. Она не двигается, это невозможно. Но она всё видит.

Человек в чёрном уже приоткрыл дверь её квартиры. Он держит дверь двумя руками и поворачивает её, открывая. Ни звука. Проскальзывает в прихожую. Там есть окно, и ночная луна освещает силуэт непрошеного не гостя. Натали даже видит его лицо, не чётко, но различает тёмные глаза, прямой длинный нос и тонкую полоску поджатых губ. Он уже здесь, он в её квартире.

Но вдруг выражение лица негостя меняется сперва на удивлённое, затем... В чём дело? Пятно её плаща выпрямляется, рукав медленно лезет в карман и обратно возвращается с перчаткой на конце - как кистью руки. Теперь они связаны невидимой силой, теперь рукав плаща это - рука в перчатке. Он протягивает её к букету ромашек в вазе, собирает букет в кулаке перчатки, вынимает цветы из вазы, поднимает на уровень воротника, размахивается и, что есть мочи, лупит букетом ромашек ошеломлённого и застывшего в ужасе негостя по лицу. Это продолжается до тех пор, пока ромашки полностью не разлетаются по прихожей. Теперь в перчатке плаща зажаты только взлохмаченные стебли цветов, и он лупит ими человека в чёрном по лицу как розгами.

Незваный негость роняет отмычки, разевает рот, но не может ни кричать, ни даже визжать. Он только сгибается пополам, филейной частью просовывается обратно в приоткрытую дверь и, вдруг, снова получив способность к резким движениям, бросается на лестничную площадку. В открытую дверь слышно как человек слетает по лестничным маршам, как кубарем скатывается по каменным ступеням, врезается в стены, но бежит, бежит, бежит...

Тишина.

Плащ другой "рукой" толкает открытую дверь, и она захлопывается на английский замок. Полная тишина.

По телу Натали разливается покой и сладость. Она перестаёт видеть всё вокруг. Сонная темнота сгущается, тело становится лёгким, приходит здоровый глубокий сон без сновидений.

Утром Натали нашарила будильник и отключила его.

Чувство ответственности пробудило её через полчаса. Снова проспала. Эхх...

Она поднялась, потянулась. Вспомнила сон. Застыла на секунду, просматривая его в памяти и, встряхнув головой, распылила ночной бред в новом утре.

По пути в ванную заглянула на кухню и щёлкнула выключателем чайника, пусть вскипит, пока она умывается. Зашла в прихожую и ахнула...

Весь пол был усыпан ошмётками белых лепестков ромашек, среди которых валялась распластанная связка чёрных отмычек. В вазе аккуратно торчали стебли развороченных цветов. Плащ спокойно висел на своём месте, а из его карманов непринуждённо торчали перчатки.

Натали как стояла, так и присела на пол. По корням волос предательски бегало что-то холодное и щекотало. Она не поднимаясь просунула руку в карман плаща, вынула визитку, взяла с тумбочки телефон и набрала номер. На той стороне долго шли гудки вызова, затем трубку сняли. Потом там что-то грохнуло, чертыхнулось, пошумело и, наконец, заспанный знакомый баритон спросил:

- Это ты?

- Я. Здравствуй. Приезжай...

* Константин Сергеевич Станиславский - основатель театральной теории разбора пьесы и постановки спектакля. Изобретатель понятия-термина "энергетика костюма".

Вернуться в раздел "Рассказы"      Вернуться в начало страницы