Утро. Вопрос «где я?» не актуален. Здесь ночная мгла отступает в четыре утра. Это северно-европейская часть России. Если привычка спать на свету ещё не появилась, нет шансов на бодрое пробуждение.

Стараясь быть оптимистом, можно просто долго валяться в постели, дремать, потягиваться, нежиться, убеждая себя, мол, ночное светило не может раздражать.

Но, сегодня солнце не юродствовало над медленно выходящим из сна Димой. Серые тучи висели над городом, а по жестянке подоконника приятно блямкали капли. Субботнее утро, никуда не надо, нигде не ждут, никому не нужен, полный покой. Можно спать до полудня, до которого ещё часов этак восемь. Уснёшь тут… За мозгом, эстафету бдения принял желудок, а уж это самый нудный будильник. Кряхтя, Дима поднялся, и, с пересадкой в туалете, привёл организм на кухню. Мир спал на свету. При свете. Интересно, сколько Свет сейчас спит? С помощью внутреннего зрения, сиречь, воображения, он взлетел над городом и увидел сквозь стены и крыши домов тысячи разнокалиберных Свет, сопящих в разных позах. Спали не все. Но, тишина и шуршание мелкого дождика, брали своё - погружали город в полное оцепенение.

Холодильник не порадовал, ничего нового за ночь в нём не объявилось, всё те же, всё там же. Чай горчит в отсутствии сахара. Надо что-то менять. Лучше бы – всё сменить – начиная с города. Или, хотя бы, тапочки. Стаптываемся мы, как нас ни крути. Крути верти, запутать хоти. На завтра – один детский спектакль, потом вроде как массовка в Останкино, но, должны ещё перезвонить - подтвердить. Копейки. На сахар хватит. Завтра – хватит на сахар. Размышляя на вечную свою тему «сколько мне лет и чем я занимаюсь», Дима закурил. Сию привычку тоже надо пересмотреть ввиду массированной борьбы государства за Димино здоровье. Такие дорогие сигареты всё более становятся ему не по карману. Никаких халтур не хватит.

На глаза попалась газета «Metro», кою ему всунули в руки вчера в метро. Осталась раскрыта на разделе «Вакансии», вечером так и не пробежал глазами, было лень. Чай горчил. Пора что-то придумать.

«Требуется сиделка для бабушки…»

Фу. Эта работа, конечно, как раз по его специальности – при актёрском дипломе и за отсутствием ангажирования на театре, только в сиделки. Не в космонавты же, не в плотники. А сожалений горьких есть.

«В агентство недвижимости требуются риэлторы. Можно без опыта…»

Подобрали, научили, обогрели, обобрали. Как-то так.

«Требуется актёр в домашний театр. Оплата по договорённости. Телефон…» Упс. То есть, опаньки. Как-то даже, ух ты ж ёлы-палы. Надо звонить, пока крепостные не понаехали со всех волостей. Гм, крепостные. Домашний театр. Это, вообще, как? Хотя, не стоит бежать впереди паровоза, как и за паровозом, как и вдоль его, а лучше сесть в купе и пучеглазить в окошко на мелькающие новости. Другими словами, пожуём – увидим.

Дисковый телефонный аппарат знавал времена и получше. В те достославные годины он блестел лаком цвета слоновой кости и позвякивал торжественно, единоначально и на весь дом. Теперь он скрипел, кряхтел, а ржаво-жёлтый цвет отливал грязными подпалинами на треснувших швах. Однако, собран он был не во времена всеобщего потребления. Даже, можно сказать, во времена единично-элитного потребления он был собран искусными руками на престижном телефонном заводе «Шадринский». А следовательно, аппарат был вечным, ни на пенсию, ни в утиль не собирался. Ну, там, в музей – туда сюда, а пока, верой и правдой служил всё новым и новым поколениям хозяев. Итак, вызов пошёл. Скрипя своим мембранным сердцем, аппарат воспроизвёл в ухо Диме щегольской рингтон. Послушаем Бетховена в аранжировке двадцать первого века. Однако, к трубке не спешат. Отбой иль не отбой?

- Квартира Лаэртовых. Здравствуйте и говорите.

- Добрый день… Я Дмитрий. И, я по объявлению.

- Ааа…- женский голос на том конце словно проснулся. – Сейчас… где же это… вот, нашла. Вы – дипломированный актёр?

- Да.

- Вы русский?

- Мда.

- Импровизатор?

- Нда…

- Интеллигент?

- Оп… Во втором поколении, собственно.

- Записывайте адрес для второго собеседования.

Соискатель уточнил время визита, поблагодарил и повесил трубку.

«Второе собеседование». Значит, первое он уже прошёл. Русский дипломированный импровизатор – тот, кто им нужен в крепостной театр. А на домашнем телефоне рингтон. Что на эти улики сказал бы Пуаро, подливая коньяк Холмсу? Прочь колкости, собираемся на судьбоносную встречу с работодателем. «Каждый раз я думал – это последний раз…» - поёт БГ. Наверное, он о чём-то другом. Зачем ему кузнец? Он сам себе работодатель.

Как одеться на собеседование? Смотря, какое впечатление мы стараемся произвести. Здесь требуется русский и так далее. И? Косоворотка, галстук и начёс на вихрах, как творческая импровизация? Как говорил Форд: «Автомобиль может быть любого цвета, если этот цвет – чёрный». Значит, выбираем чёрные джинсы, водолазку, пиджак. Вампир. В зеркале отразились настенные часы. Электронное табло сообщило: 20:20. Как так? Только что было утро. Что с часами?

Дима встряхнул головой. Окно убеждало: утро, однозначно. Оглянулся на часы. 05:05. Ага. Это в Зазеркалье у них всё шиворот на выворот, мы просыпаемся, они спать ложатся. Прямо, Владивосток с Москвой.... Ясно. Это во сколько же он работодателю позвонил? В пять утра… Здравствуй, мягкое место в новом году…. То-то женский голос на той стороне словно пытался проснуться. Он, голос, и пытался, и, именно – проснуться. Охо-хонюшки. Замечательно быть творческим человеком: если ты не на сцене, то выглядишь круглым идиотом. Такой вот максимализм. Хотя, варианты есть. Можно лежать с утра в одинокой постели и ощущать себя непризнанным ничтожеством.

До встречи оставалось шесть часов.

Самый лучший способ чем-то себя занять, это поспать. Полезно, бесплатно и приятно. Да и выглядеть на «втором» собеседовании можно будет гораздо эффектнее. Мда. Это сказать легко. Поспать. А как уснуть? Вот в чём вопрос и закавыка.

Попробуем как учили: лечь, расслабиться, выбросить все мысли и дышать диафрагмой. То есть – животом дышать. Медленно и печально. В смысле, медленно. Просто – медленно дышать. И печально. Не надо печально. Животом медленно. Дышать. Животом. Чаю хочется. Сахара нет. Ничего умного я сейчас не придумаю. Не думать. Дышать животом и закрытыми глазами смотреть вперёд. А вот и картинки. Чёрно-белые. Засыпаю. Будильник не поставил. Животом. Сплю.

…

В полумраке кафе звучал Армстронг. Дмитрий тягуче, смакуя каждую секунду жизни, наслаждался. Костюм – шёлковый, стекает по телу и поблёскивает. Галстук с широким узлом чуть щекочет подбородок. Дымит в правой руке гавайская сигара. Правой он держит у губ чашечку кофе, запах которого томит его, направляет ум на предвкушение грядущего очарования негой, волнует ностальгией по незрелой юности. Его волнистые локоны падают на глаза и щёки, обдавая лавандой. Его взгляд скользит по женским фигурам, примостившимся у бара на высоких стульях. Каждая из них – жизнь, дорога до горизонта, целый мир со всеми своими красками и ужасами. Начни игру – воткни иглу – не соскользнёшь. Это кофе. Основа вкуса у кофе – чернослив. И уж он-то расщепляется на десяток подвкусов. Тут тебе и орех, и шоколад, и цитрусовые, и печёный лук, и ржаной хлеб и всегда есть что-то ещё, что-то неуловимое и такое знакомое, пережитое, что-то из наслаждений, из вдохновений, из жизни. Подсознание вкурсе, оно откликается на подвкусы, оно вспоминает, перебирает колоду чуть зримых картинок памяти, движущихся картинок с ощущениями. Подсознание обхватило букет лучших воспоминаний и вдыхает аромат каждого и все вместе. Кофе, детка, кофе…

Откуда я это знаю? Это же ж – мой сон, значит, я это всё и придумал. Ай-да Пушкин, ай-да марландец! Потянулся, зевнул на границе дрёмы. Пора окунаться в день.

…

Трамвай отгремел положенные остановки, не подкинув знаков.

Всегда перед предстоящим важным событием, Дима искал в мире знаки. Как карта ляжет? Чего ожидать? К чему готовиться? Предчувствия в этом деле не помощники: когда есть волнение перед предстоящей встречей, предчувствия врут. А знаки не врут. У каждого человека – свой набор знаков. Примет. Есть, конечно, общечеловеческие приметы, общенациональные там и общесемейные. Но, они работают, только если человек сам их принял в свой «словарный запас». Нет, не так. В свой Словарь примет. Вот. Удачно сформулировал. Словарь, с помощью которого сама Душа пытается разговаривать с нашим «юным» мозгом. Юным, так как, по сравнению с Ней – бессмертной, наш мозг, наросший из двух молекул до двух кг. в течение нескольких десятков лет – сущий юнец. Душа пережила несчётное количество жизней, Она всё знает. Она всё видит и в прошлое и в будущее. Она – подсказывает. Вытаскивает нас на улицу в тот момент, когда созревает знак, с помощью которого Она пытается нам что-то сказать. Поворачивает нашу голову в сторону окна, за которым случается знак. Запинает нашу ногу о незримый порог, пытаясь предупредить. «Словарный запас» Её неисчерпаем. Можно стать всевидящим и всезнающим, если изучить этот Словарь знаков. А можно сойти с ума. Тут всё зависит от мнительности, образованности и способности к холодной логике – сопоставлению фактов, сбору пазлов сути Бытия в единую картину.

Вот же меня прёт сегодня… - подумал Дима, выходя на нужной остановке. Даже передёрнул плечами, что бы скинуть наваждение размышлений. А если Того Света вообще нет? Тогда всё бессмысленно и надо идти грабить банк, спокойно убивая охранников. Но, лучше допускать, что Тот Свет – существует. Так интереснее жить.

Дом, к которому он стремился сегодня с четырёх утра, оказался старинным особняком с лепными страшными маскаронами по фасаду. Три этажа, высота каждого из коих не менее четырёх метров. Высокие и узкие окна. Готика на границе с зарождавшимся модерном. Такое сплошь и рядом встречается в нашей эклектичной стране. Человек, у которого есть деньги, заказывая у архитектора разработку своего будущего дома, хотел увидеть в камне и на языке камня – портрет своего собственного характера, своих пристрастий и даже тайных помыслов. Оттого у нас полный Питер домов-людей, со всеми их взлётами, страстишками, порывами, широтой и узостью Души. Отсутствие типовых проектов в прошлых веках, позволило создать галерею архитектурных портретов человеческих типажей прошлого. Милое дело – история.

Поискал глазами звонок. Проверил по часам время визита. Всё хорошо, до назначенного часа остаётся пять минут. Можно звонить. Где кнопка? Гм. Шнурок. Ну, значит, шнурок. Тянем-потянем. Гулкий звук медного гонга. Бывает же. И не такое бывает. Собираем невозмутимое лицо. Выпрямляем позвоночник, челюсть чуть подбираем назад, так голос будет ниже, внушительнее.

Дверь отворила… мм… видимо, горничная. На молодой женщине изящно топорщилась старинная школьная форма с фартучком. Ой, это и есть форма горничной, это же коммунисты потом придумали эту форму использовать в школах. Романтики от сохи. Дети кухарки, руководившей страной.

- Здравствуйте, я – Дмитрий. По объявлению. Извините… - тут же хотелось попросить прощения за ночной звонок, но, несмоглось. Горничная не скрывая любопытства, рассматривала его. Тогда и Дима присмотрелся. Нечто греческое угадывалось в лице «школьницы» переростка. Нос. Прямой от пересечения бровей, с острыми крылышками ноздрей. Длинный разрез глаз. Но, белая кожа и светлые волосы превращали красавицу в Галатею – уж слишком всё в ней было отточено и правильно. Бывает же…Бывает. Хороша Маша, да не с нашего огорода. Никогда Диме и не верилось, что такие красавицы могут ответить ему взаимностью. Ну и ладно. И не очень-то надо, ибо, как говорят учёные, столь великолепные женщины всегда холодны в своей недосягаемости аки бревно. О, они знают, на то и учёные-мочёные. Хотя, откуда ботаникам разбираться в нюансах сексапильности Монро? Для них они, Монры эти, недоступны в первую очередь. Ах, ладно уже.

- Мария. Можно, Маша.

- Дык, я того… догадался… - прикусил язык Дима.

- О как? – сощурила галатеев глазик. – Нам такие нужны, проходите.

Развернулась и ушла в темноту дверного проёма, даже не заботясь о том, следует ли за ней пришелец. Следует, уверена.

Дима видел много квартир. Оформлением собственного дома, точнее – дизайном оного, в нынешние времена многие озаботились. В итоге, конечно, зачастую получается неосознанная эклектика, цветовой и стилистический винегрет. Не будем об этом. Видал Дима дома, полностью аутентичные чётко выбранному стилю, эпохе, этносу. И такое бывает. Вот чувствует себя человек в подобном окружении комфортно, чего же ещё желать? Прислушиваясь к струнам своей души, можно услышать много её откликов – на определённые исторические события, на географические местности, на фольклорную суть. Скорее всего, думал Дима, так проявляется наша глубинная память о прошлых жизнях. Мозг, он, конечно, ничего не может помнить о них. А вот Душа! Встретив какую-либо знакомую вещь, могущую стать знаковой в плане воспоминаний, Душа откликается в порыве радости, а может, наоборот – страха или чего ещё, оттуда, из глубин памяти, в порыве того сильного чувства, кое Она, Душа, испытывала в те достославные времена. Но, мы отвлеклись. Так вот. Этот дом, был примечательным.

Ступени и коридорные плиты явно сохранились со времён постройки. Камень в мозаике с мрамором, белым и розовым. Ну, теперь-то, конечно, уже не совсем розовым, больше в этом цвете чего-то выцветшего. Наверное, времени. Вдоль коридора тянулся узкий мохнатый коврик, что позволяло с одной стороны – убрать звук шагов, а с другой – оставить возможность глазам наслаждаться первобытностью каменной кладки. Стены. На шпон не похоже, - пронеслось в голове Димы. Времени заглянуть в щели дуба, коим были обшиты стены, у гостя не было, но судя по их глубине, видимой что называется, на ходу, дом внутри был толи собран из дерева, толи обшит глухими деревянными плитами. Портьеры тяжёлого бархата. Картины в медных рамах – рыцари, батальные сцены с копьями и мечами, дамы в высоких париках. Из-под потолка нависают гирлянды люстр – хрусталь на патиновых канделябрах. Дима заметил, что идёт на цыпочках, чего, собственно, не требовалось: ковёр просто создан хранить в доме тишину своей эпохи. Мария светочем скользила впереди, указывая направление в лабиринтах коридора. Однако, путь был не долгим.

- Пришли, - улыбнулась девушка, повернувшись вполоборота. Остановилась, оправила фартучек. Надо приготовиться к аудиенции. С кем?

Мария потянула за шнурок в углублении стены, снова прозвучал низкий и гулкий гонг. За коричневой дверью что-то скрипнуло, отдалённо напоминая кашель. Дверь самостоятельно распахнулась, горничная юркнула внутрь, предварительно махнув ладошкой гостю, что бы следовал за ней.

- Претендент, Маэстро! – отчеканила Мария, вытянувшись в струну. Дима тоже непроизвольно выпрямился и подобрал подбородок, так мужественнее.

Морёный дуб и камень. Балясины под потолком, бордовые драпировки, массивная и вся витая мебель почти чёрного цвета, тёмно-зелёное покрытие «Т»-образного стола на котором медь пишущих приборов, за которым в высоком кожаном кресле – Маэстро – вытянутое морщинистое лицо в обрамлении длинных седых волос, цепкие глаза, глядящие внутрь Димы, в саму изнанку его души. Мантия чёрного тяжёлого шёлка ниспадает с плеч старца, руки в мудреных серебряных перстнях на столе, правая держит гусиное перо и застыла над раскрытым желтоватым фолиантом. Слишком аутентично, что бы быть взаправду. И тишина как в минуту перед рассветом – глухая, глубокая, полная.

- Димитрий, всегда здравствуйте, м, присядьте. – Маэстро обладал голосом диктора Левитана из военной хроники. – Поговорим.

- Здравствуйте… всегда… - пробасил Дима и сел. Стол как бы пикой упирался ему в грудь, а за широкой стороной стола нависал в своём тронном кресле повелитель мух. Почему мух? – пронеслось у Димы в голове. Нипочему. К слову. Мысль глупая шляется тут по башке, своих ищет. Все наши в седалище, тут нет никого. Беги, мысль, беги. Старец пошевелил желваками, раздумывая с чего начать. Начал.

- Расскажите-ка, Димитрий, анекдот?

Так-таки, театр. Дима даже облегчённо выдохнул. Повращал глазами, шаря по извилинам в поиске подходящих залежей. Нашёл, вроде бы, сойдёт.

- Вечерело. В парке тихо, осенние деревья едва шелестят радугой листвы. По аллее степенно цокает каблучками изящная дама в шляпке с пелериной и зонтиком. Следом на поводке семенит изящная собачка дамы. А навстречу даме с собачкой, бежит очумелый мужик, машет руками и дико так орёт на даму: «А паааачему вааааша собачка съела моего кроликаааа?!!» А дама так выпрямилась и строго спросила: «А зачем ваш кролик сказал моей собачке «чмо-ок!»?

- Ясно. Смешно. Теперь что-нибудь, м, из трагедии. Автобиографию, например? – ноль эмоций и подтекста в интонациях. Точнее, никаких интонаций, говорит ровно как пишет. Смотрит в левый глаз, странно, что не в переносицу, как следовало бы по законам жанра.

- Родился. Не подлежит сомнению… - Темпоритм рассказа Дима взял медленный, помогает сосредоточиться и не ляпнуть, да и сам прервёт если растяну. - Выучился с блеском. В женитьбах пока провалы. Но в антрепризах цветочно-конфетного жанра, полная ангажированность и аншлаги. По работе, где-то на подсъёмках, где-то второй план, массовки, ни одной первой роли. Свои, манеру и стиль, пока ищу.

- Не поздно искать?

- Георгий Михайлович Вицин получил роль в сорок, причём, его манеру и стиль открыли на площадке, у меня ещё есть время. С йогой я тоже знаком, сохранюсь.

- В тридцать семь. Первая роль в двадцать восемь. Фамилия раньше писалась через «ы». Но, не суть. А что, м, для души?

- Поэзия Серебряного века и собственная, эзотерика, психология, рисую: ти акварель, масло, йога, Сартр, Гессе, Пелевин выборочно и точечно, Михаил Анчаров, Владимир Орлов…

- М, пестро. Пантомимой владеете?

- Да. Что показать?

- Ничего. Этого не потребуется сейчас. Вам предстоит сразу включиться в дело. Буквально через полчаса будет первый… м… посетитель. Ваш гонорар составит десять процентов с каждого, м, посетителя. И не хмурьте брови, этого будет вам достаточно.

Дима не хмурил брови. Не успел. Десять, так десять, пожуём – увидим, достаточно ли. Он согласно пожал плечами, мол, договорились. Маэстро кивнул.

- За этим зеркалом, - хозяин указал на старинный шкап по правую свою руку, - пультовая. Вам будет всё и видно и, м, слышно. Только старайтесь действовать как мим, иначе и нам вас будет, м, слышно. Ваша задача, следуя сценарию, нажимать соответствующие тумблеры, и, в свой момент, произнести свою реплику, нажав на кнопку микрофона.

Всю речь Маэстро, Дима разглядывал шкап. Красное дерево, инкрустация ручной работы, мощная вещь, метра в три высотой. Зеркало в дверце толстое, огромное. Шкап был наполовину встроен в стену, или, скорее всего, просто задвинут в нишу в стене. Но, надо присмотреться, что бы это заметить. Наружу отстоял примерно на метр от стены, так что, можно было только догадываться о том, сколько ещё пространства спрятано позади, в глубине ниши.

- Откройте дверцу, Димитрий? Обустраивайтесь пока, сценарий прочтите. Скоро третий звонок.

Ни тени чувства в голосе режиссёра. А потому и Дима спокойно открыл огромадную дверь шкафа, осмотрел уют мини-комнатки и шагнул внутрь, прикрыв за собой дверь. Любовников, при случае, здесь можно было бы спрятать взвод. Сидели бы на головах друг у друга и не дышали. Ладно, не отвлекаться. Дышать, кстати, да, надо вполсилы.

Настоящая пультовая, только очень узкая. Зеркало изнутри прозрачное – замечательный просмотр кабинета Маэстро. Кресло «оператора» не скрипит, плотное, перед Димой пульт с сорока тумблерами, каждый – пронумерован, нажми, назад вернётся самостоятельно. Листы сценария по формату напомнили чековую книжку, удобно перелистывать, не занимают много места. Всё продумано. В середине пульта торчит микрофон и рядом с ним кнопка. Дима нажал кнопку и отстранился от микрофона на положенные двадцать сантиметров.

- Проверка. Как слышно? Аппаратура при нём, при нём.

Маэстро кивнул. Хорошо. Можно начинать.

Дима не успел прочитать сценарий – раздался гонг. Понял только, что диалог с «м»-посетителем пойдёт о душе. А о чём ещё беседовать в этом колдовском замке? Вообще, всё происходящее, воспринималось Димой толи как сон, толи как бред. Где-то на периферии сознания подпрыгивала перманентная мысль, мол, «Ну нифига себе приключение!» Мысль сия успокаивала. Жизнь штука долгая, всякое случается. Будет что вспомнить. Правда, внуки могут и не поверить в подобные рассказы, решат, мол, дедуля их «с глузду зъихал», как говаривала бабушка на суржике.

Однако, дверь распахнулась и на пороге возникла не наша Мария, строгая как весенний пост. За ней жался, переминаясь с ноги на ногу, человек в шёлковом плаще до пят, с наброшенным на голову капюшоном и в чёрной матерчатой маске, скрывавшей лицо.

- Маэстро, к вам посетитель.

- Просите, м, Мария.

Горничная отстранилась, пропуская гостя и указывая ему на стул-кресло, на котором недавно сидел Дима. Сейчас стало понятно психологическое воздействие этой рассадки: Т-образный стол словно пригвоздил посетителя своим «острым» краем, а Маэстро в огромном кресле как бы вдавливал этот гвоздь стола в гостя с широкого конца.

«Всегда здравствуйте, уважаемый!» - нажать тумблер №1.» - подсказывал сценарий.

- Всегда здравствуйте, ммм, уважаемый… – пророкотал Маэстро и приподнял руки, чуть разведя их ладонями вверх.

Тумблер №1 – щёлк.

Кабинет помрачнел – медленно ушла электрическая подсветка и по одной начали самопроизвольно зажигаться свечи по периметру залы. Посетитель поёжился, подвигал пятой точкой, видимо, в поиске максимально комфортной её укладки в кресле.

- Этот, м, маскарад, уважаемый, для того, что бы вы понимали – никакая компрометирующая вас видеозапись здесь невозможна. Я не вижу вашего лица. Никто не видит и не увидит. Вы можете быть абсолютно откровенным.

Гость мелко затряс капюшоном. Соглашался. Маэстро продолжал, упершись локтями в стол и сцепив пальцы рук в замок.

«…по человеческим меркам, достигли хороших высот… - №2».

- Вы, м, уважаемый, по человеческим меркам, достигли хороших высот. (Тумблер №2 – щёлк. За спиной Димы раздался мерный звук кондиционера). Можно и выше, но туда вы и не стремитесь… Нет. Не стремитесь. Манит, но… (гость снова поёжился) Слишком там, наверху, м, зябко.

Гость вздрогнул, а полы его плаща чуть раздувались, явно от пола вниз кресла шёл сейчас поддув холодного воздуха.

- Однако, - продолжал распинать гостя маэстро, - вы пришли ко мне. Что случилось, уважаемый, м? Что вас, м, мает?

- Мает. Это вы точно сформулировали, Маэстро. Я министр…

- Это, м, не важно.

- Да-да. Извините. Так вот… - гость кочевряжился внутри плаща всем телом, словно его выкручивала незримая прачка как огромное неловкое полотенце. – Я тут поучаствовал в некоем предприятии…

- Называйте вещи своими, м, именами?

- Афёре.

- Только в, м, общих чертах и вывод. К чему это всё привело.

Ощущалось, что Маэстро помогал гостю. Тот благодарно покивал, глубоко вздохнул, потёр кисти рук друг о дружку – как помыл с мылом, затем сжал их в замок, копируя хозяина дома. Чего, собственно, сам не заметил и продолжал.

- Благодаря мне, э, в центральной полосе страны, детские дома остались почти без отопления на эту зиму. Возможно, обойдётся. Должно обойтись, э, так как в ином случае, расследование и всё такое. Этого мы постарались не допустить.

Вот сука, подумал Дима. У него и самого взмокли ладони от всей этой ситуации. Борясь с желанием придушить режиссёрского пациента, Дима старался оставаться верным профессии и довести дело до занавеса.

- Я строю, э, дом. Ну, на эти деньги. Вот. Э. Да. Уж.

- И дом этот вы, м, уже ненавидите.

Где же оно?! «…ненавидите. №3». Тумблер 3№ - щёлк. Звук кондиционера за спиной Димы изменил звучание на мерное, тёплое, что ли.

- Вот! Да. Я как представлю, что я в этом доме… э… живу. Неееет. Не смогу я там жить. Я боюсь. Простите, Ма…э…стро.

- Констатация.

- Э, как?

- М, констатация. Факта. Ничего особенного вы не сказали, не за что, м, извиняться. Передо мною, во всяком случае. А перед детишками, уже, как я, м, понимаю, поздно. Да и не для подобных разворотов событий вы всё затевали. Вот и получили персонального беса.

«… персонального беса… №4». Щёлк.

Дима только чуть ощутил телом внутреннюю тяжёлую вибрацию. Волну. Так как его сознание сейчас работало на максимуме внимания, догадка появилась тут же: это был звук самых возможных низких частот, что-то в районе -20Гц. Слуху почти недоступен этот звук, человек ощущает данную вибрацию всем телом и вызывает она мистическую тревогу. Помнится, группа «Kiss» использовала данный приём, публика тогда на концертах разносила зал вдрызг и пополам, круша напропалую кресла и головы униформистов, стороживших партер.

- Беееса?... – проблеял пациент и сжался в комочек, напоминая теперь большую шёлковую подушку, смятую в кресле.

- В тот момент, когда вы соглашаетесь сделать нечто, м, противу душе вашей… она, душа, ослабевает. И к ней сразу присасывается бес. Его пища – ваше страдание, ваши муки, кои вы испытываете всякий раз, как видите свой дом и тут же, ассоциативно, вспоминаете что оставили ради него детские дома без тепла. Думаете, совесть. А имя этой совести – бес.

Посетитель вздрогнул, и его словно чуть повело – плечи непроизвольно сжались, грудь впала, он двинулся корпусом в сторону и вздохнул, как бы испытал удар в грудь.

- Вот как сейчас, - продолжал Маэстро, подбородком указав на невольное страдальческое движение пациента. – Сейчас он, бес, и откусил от вашей души часть, м, кусочек. Это может длиться годы. Да и всю жизнь, м, может длиться. Душа большая, быстро её, м, ему не съесть. Как-то мне видится, что я вас, м, не успокоил?

- А-аа… Так что же мне делать, э, Маэстро? Так и жить теперь этой кормушкой для бесов всю жизнь? – в голосе натуральное страдание, голова вместе с капюшоном опустилась и покачалась. – Мысли, э, всякие. Руки наложить, прости господи, не могу уже больше.

- Будем изгонять.

- Кого? Куда?

- М. Беса.

Гость оглянулся в одну сторону, в другую. Видимо, искал распятия, иконы, какие-нибудь аксессуары для эзотерической операционной. Ничего такого его не окружало. Видно было, что пациент старается держаться с достоинством. Не очень выходило. Точнее, не выходило вовсе.

- А что необходимо делать?

- Ничего. Пока ничего. Откиньтесь на спинку кресла. Полуприкройте глаза. Оставьте маленькую щёлочку между век. Попробуйте представить… м…

«… попробуйте представить…№5». Щёлк. Вдруг, над столом, где-то посредине между Маэстро и гостем, на уровне лиц, возникло некое свечение. Гость вздрогнул и отпрянул, свечение тут же прекратилось.

Маэстро расцепил замок рук и хлопнул ими по столу, призывая гостя к порядку и дисциплине. Говорить ничего не потребовалось, пациент послушно выпрямился, задрал голову и обмяк. Маэстро вновь поднял ладони и направил их на пациента, слегка шевеля длинными тонкими пальцами в перстнях.

- Вы представляете себе карту России…

«…Вы представляете себе карту России… Тумблер №6.». Щёлк. Над столом в том же месте вновь забрезжило свечение. Гость сцепил пальцы в замке ещё сильнее, до белизны костяшек и синевы ногтей.

- На этой карте – детские дома, выстужаемые зимним морозом. Мёрзнут дети. Вас проклинают воспитали. Дымят буржуйки.

Гость скручивался угрём в своём кресле. Свечение над столом вращалось и переливалось. Голос Маэстро словно молоток забивал фразы-гвозди в сознание пациента.

- Всё так? Это и есть ваш бес?

- Да-а… - простонал гость, казалось, ещё пара минут, и он не выдержит этой душевной муки и сердце его разобьётся на тысячи ледяных кусочков.

- А теперь, вы наблюдаете, как ваше видение начинает превращаться в цветок…

«… как видение начинает превращаться в цветок… № 7». Щёлк. Свечение над столом стало менять форму и цвет. Появились приятные краски, сама картинка явно напоминала распускающийся большой белый цветок. Маэстро продолжал.

- Из страшной неприятной картины, ваше воспоминание стало прекрасным цветком лотоса. И вот от него уже веет теплом и радостью, вдохновением, полётом, сбывшейся мечтой. Примите обратно в себя… («…примите обратно в себя… №8». Щёлк.) эту картину, это изменившееся воспоминание, этот цветок, приятный и волшебный…

На этих словах видение стало искриться, вращаться и вдруг – взорвалось, плеснув светом в лицо гостя. Одновременно, резко прошла волна низких частот и раздался хлопок. Гостя чуть не сдуло вместе с креслом, видно было, что из-под крышки стола он получил помповый удар сжатым воздухом в грудь. Свечи разом задуло, вновь потихоньку явилась внешняя подсветка залы.

Гостя колотило от страха и… с головы слетел капюшон, обнажив потную лысину и абсолютно счастливые глаза. Маска, оказывается, уже давно слетела, сползла ему на шею и болталась под челюстью. Дима, не избалованный знаниями политической жизни страны, всё же поймал себя на мысли, что лицо сиё ему знакомо. Медийная физиономия, вот только, встретив её в жизни, без обрамления телевизионного прямоугольника, зачастую невозможно идентифицировать. Все они, подумалось, как негры, на одно лицо.

- Что вы ощущаете? – строго спросил Маэстро, гость хватал ртом воздух и подбирал слова.

Стоп. «…Что вы ощущаете?..», теперь, наконец, реплика, читаем. Видимо, надо перебить гостя. Дима нажал кнопку микрофона и прочитал одну маленькую фразу:

- Я вернусь… и приведу с собой семерых… - сказал он как можно более низким голосом, спокойно, с достоинством и лишь чуть включив оттенок злорадства, самую малость. Хотелось добавить собачий вой и совиное уханье, но, Дима просто отжал обратно кнопку. Всё, ребята, харэ, отработали лавэ. Сценарий закончился. Как, видимо, и сеанс экзорцизма. Но, по законам сцены, Дима не изменил позы, не двигался и дышал всё так же – в полсилы, дабы не выдавать себя до финальных поклонов и последующего занавеса.

- Вы слышали?! – глаза гостя округлились от ужаса.

- Что именно?

- Голос… Или это у меня, э, в голове?..

- Он что-то сказал вам? Что именно?

Гость затравленно смотрел по сторонам. Вспомнил про капюшон, судорожно набросил его, скрыв лысину.

- Говорит, что вернётся и… ещё приведёт с собой… семерых, вроде…

- Это из Библии. Ничего страшного. В данный момент, вот сейчас, прислушайтесь к себе. Что вы ощущаете в груди, м, уважаемый? Расслабьтесь, всё уже позади.

Пациент послушно оплыл в кресле. Затих. Притих. Притаился.

- Вы знаете, докт…э… Маэстро. А мне – хорошо! У меня в груди, вот тут, - он указал на сердце. – У меня впервые тут всё в порядке. Мне хорошо. Божечки… професс… Маэстро! Маэстро! Это чудо! Меня отпустили… Мне легко. Хорошо мне…

- Что и требовалось, м, уважаемый. За сим вы сюда, м, и пожаловали.

Гость ощупывал свою грудь, словно девочка поутру, когда приснился сон что она – пышногрудая хозяйка ирландского паба. Гость радовался как ребёнок. Гость скинул капюшон, теперь он не боялся публичности и подвоха, теперь он точно знал, что колдун настоящий, и всё что о нём шёпотом рассказывали в Белом доме – правда, он – Гений этот Маэстро, он не подвёл и не разгласит, он – свой…

А Маэстро вынул из ящика стола зажигалку вроде «zippo», чиркнул ей и поджёг стоявшую на столе чёрную свечу. Потом взял крестик на цепочке, нить которой намотал на палец. Подняв руку повыше, он расположил крестик в паре сантиметров от огня свечи. Крестик словно подумал, а потом покачнулся и стал раскачиваться. Остановился. Принялся раскачиваться в сторону. Получилось, что он качается рисуя в воздухе… крест.

Дима поглядел на свои тумблеры. Нет, ничего не трогал. Этот фокус Маэстро показывал самостоятельно. Или чудо. Вот оно как бывает.

- Крест говорит, - успокаивающе пророчил хозяин, - что ритуал проведён правильно, результат полный. Беса больше нет. А вернётся он или нет, м, уважаемый, от вас зависит.

- Как это? – послушно спросил гость, как пациент, услышавший диагноз и ожидающий от доктора рецепта.

- Служба у вас такая. Место соблазнов. И, за каждым соблазном, стоит свой бес. В ближайшее же время, м, скорее всего, вам могут поступить и иные предложения. И, м, вы уж сами думайте, связываться и беса к себе подпустить. Или пожить вот так, как вы сейчас себя чувствуете. Свободным, м, то есть. Прощайте же, уважаемый. Рад был, м, помочь.

Гость мелко закивал, вскочил с кресла и попятился к двери, коя уже открывалась и на пороге ожидала наша Мария. Проводить.

Гость сказал какую-то нелепость на прощание, Дима не стал слушать. Ноги затекли и последние минуты ему дались нелегко. Наконец, дверь затворилась. Тишина. Дима и тут спешить не стал. А ну, гость забыл трость? Или кость. Мда. Кость ему в горло, такому гостю. И Маэстро не шевелился, ждал, покачивая крестиком над свечой. Теперь крестик лихо крутился по часовой стрелке.

Зашла Мария.

- Вот и всё, Димитрий. Занавес. Проявитесь, будьте любезны.

Дима вывалился из пультовой. Принялся разминать суставы, но так, что бы, не очень заметно.

- С премьерой, вас, Дмитрий! – сияла Мария, скрестив руки на груди, в одной из которых держала пухлый конверт. - Как ощущения?

- Необычно. Ну, на то он и домашний театр.

- Уклончивый, м, ответ, сударь.

Мария отнесла конверт Маэстро, тот принял его несколько уж слишком просто, как сущую безделицу. Распотрошил, пересчитал зелёные купюры, отложил десятую часть и подвинул стопочку в сторону Димы.

- Соизвольте, пожалуйста, получить свой гонорар, м, Димитрий. Извините, что вот такими вот купюрами, рублями они там у себя в Думе, м, не мыслят. И ещё, примите мои комплементы, вы были идеальны. Даже и пожеланий нет.

- Спасибо за высокую оценку, очень приятно, - вторил Дима, пересчитывая зелёные купюры. Десять стодолларовых ассигнаций ему понравились в качестве гонорара за один спектакль. И всё же, что-то ныло в груди.

- Есть ли у вас, м, вопросы?

- Один. С крестиком, как у вас вышло? Я видел, пальцами вы не двигали, крестик сам качался, то крестом, то по окружности.

- М, да. Это так. Это единственный не фокус, Димитрий. Это, м, чудо, с вашего позволения. Но, я тут ни при чём. Таким вот манером, крестик показывает наличие отрицательных энергий в пространстве. Их небыло, иначе он закрутился бы против часовой стрелки. Когда рисует крест, значит вообще ничего нет. По часовой вертится – заряжается положительной энергией. Это я, как бы, закрепил все предыдущие наши фокусы.

***

Когда Мария провожала Диму по лабиринтам дома-крепости, он, следуя уже знакомым маршрутом, немного расслабился и более внимательно рассматривал окружающие предметы и обстановку. Дом действительно был аутентичным.

- Ничего не понимаю.

- Маэстро предлагал вам задавать вопросы. Дмитрий, вы приняты на работу, о следующем, э, м, спектакле, мы уведомим вас по телефону заранее. До свидания.

Она толкнула входную дверь и присела в некоем книксене. Диме оставалось кивнуть и ретироваться.

- Всего доброго, Мария.

***

Трамвай гремел веселее, как бы вприпрыжку бежал по своим рельсам, возвращая удачливого актёра домой с премьеры. А ощущение радости, и от полученной работы, и от весомого гонорара, омрачало какое-то странное ощущение. Что-то внутри корёжило Диму, и, чем ближе он приближался к своему дому, тем сильнее.

Зашёл в булочную. Понял, что расплатиться зелёными бумажками не сможет. Вышел. Поискал глазами обменник, где-то он тут прятался на бульваре. Так и есть. Есть. Тут он. Зашёл, обменял пару бумажек на ворох рублей, вернулся в булочную, набрал всего что надо и не надо. Гуляй, рванина, рви тельняшки. Сахар купил. Станет ли слаще?

Дома глухо и сыро. Поставил чайник, тот зашумел. Присел на стул у кухонного стола, положил голову на сцепленные пальцы рук. Что происходит?

В груди ныло. Дима прикрыл глаза и включил фантазию. На что похоже испытываемое им ощущение? На дырку в груди. С рваными гнилыми краями. И из дыры сквозит, несёт мертвечиной. А в дыру проваливается его жизнь, его сок, его дыхание. Интуитивно, Дима в воображении вынул из себя эту дыру и стал зашивать её, штопать светящимися нитками, из солнечных лучиков. Дырка затянулась, остался световой шов. Дима взял воображаемый утюг и разгладил шов, тот стал просто солнцем. И свет от этого солнышка был Диме приятен. Тогда он вернул это солнышко себе в грудь и растворил в теле. Несколько секунд подождал. Открыл глаза. Мир наполнился красками. Вдохнув полной грудью, Дима вдруг ощутил волну вдохновения. Грудь его наполнилась ощущением радости и свободы.

Свободы. Вот о какой свободе говорил колдун-театрал.

Догадка не заставила себя ждать. Всё стало ясно. Только что, Дима ощущал угрызения совести от того, что участвовал в отпущении грехов думской сволочи. Как он мог вмешаться в промысел Божий? Освободил засранца от святых мук совести. Кто он такой, что бы вмешиваться?! И вот тут-то, он, как-то вот, так получилось, использовав способ Маэстро, только без всяких электронных примочек и эзотерического антуража, сам себя освободил от душевных мук по этому поводу. Опаньки. Его собственный новоприобретённый бес стал солнышком и согрел его грудь изнутри. О как.

***

Утро. Свобода. Хорошее настроение. На что его использовать? С чего начать? Как себя теперь с пользой применить? Бог, Пространство, Жизнь, как их не назови, всегда даёт выбор. Разными путями. И посредством Маэстро-Марии-Димы так же. Всё понято. Теперь есть шанс – использовать свою жизнь во благо, с лёгкостью, радостью, вдохновением.

Звонок телефона. Точнее, Диминого телефонного раритета. Звон, настоящий, металлический.

- Доброе утро, Дмитрий! – голос Марии нельзя было не узнать.

- Здравствуйте всегда, Мария! – улыбнулся в трубку Дима.

- На завтра сеанс в 12.оо, вы будете?

Дима помолчал, прислушиваясь к себе.

- Мария. Я понял, что тот тип уже и в правду, всё выстрадал. Вы освободили его от душевных мук. Это правомерно, так как, всегда надо давать человеку второй шанс.

- Да.

- Так вот. А вы уверены, что он, тип этот, не пойдёт по пути банальных грешников: не станет творить эти ужасы налево и направо, зная, что всё равно сможет прийти к вам и купить индульгенцию?

- Хороший вопрос, - удовлетворение слышалось в интонации девушки. – Во-первых. Семь частей вчерашней суммы потрачено на топливо, отправленное адресной помощью в те самые детские дома. Все актёры, включая вас, получили по десятине.

- Ух ты… - восхитился Дима. – Но вопрос не закрыт.

- Да. Во-вторых. Это не муки совести, Дмитрий. Муки совести ощущаются иначе, глубже, божественнее. На подобные ощущения клиент не способен. Это бесы, Дмитрий, обычные бесы. Что вы хотели спросить ещё?

- А… вам не приходило в голову, что… эти сволочи додумаются использовать ваш метод, м, э, без всех этих декораций?

Молчание, потом глубокий и радостный (?) вздох.

- Дима, вы молодец. Судя по тону, коим вы говорите, вы и сами уже использовали данный метод. Так вот, дорогой мой, успокойтесь. Никогда они до этого не додумаются.

- Почему? М… Они же материалисты. Как бы. Были. Но теперь с Путиным в церковь ходят регулярно. Боятся, значит. И Путина боятся и, заодно, церкви боятся. Религии боятся. А религия это что? Бесы. Значит, им просто не хватит ума обойтись без антуража, мистики, всей этой чертовщины, замешанной на иерархии исходящей от Маэстро, без дисциплины, без приказа…

- Хорошо заданный вопрос, уже подразумевает ответ, Дима. Вы умница. Придёте?

- Приду, Мария.

***

Солнце лукаво выглядывало из-за фиолетовых занавесок туч. Мокрой гуашью был нарисован пейзаж весеннего города, просыпающегося после долгой спячки зимы. Навстречу Диме шагали приятные люди, задумчивые, улыбающиеся, как и он – предвкушающие радости нового дня. А где-то же рядом, ну, буквально, в трёхстах километрах отсюда, есть деревня Константиново, где родился и вырос Серёжа Есенин, нырявший в Оку с деревянного пирса. И Дима там нырял. Он улыбнулся воспоминанию. Красивая деревня. Надо снова туда съездить. А чуть дальше, в другую сторону от Константиново, отсюда буквально и семиста километров нет, на берегу моря стоит великий Питер с дворами – колодцами, с домами-замками-дворцами. Город поэтов и художников, музыкантов и театралов.

Он, Дима, тоже театрал. И завтра у него спектакль. На котором он узнает, кому ещё в этой прекрасной, но невезучей стране причинили беду. И он получит шанс помочь. Чем не жизнь, а?

10.01.14.XXI.МВ.

Вернуться в раздел "Рассказы"      Вернуться в начало страницы