*.7.1995г.

"Море - море, мир бездонный,
Пе-енный шелест волн прибре-ежных..." 

Теплоходные рупоры усердно отрабатывали свое существование, желая перекричать вкупе и грохот машинного отделения, и самоё море - мир бездо-онный. Второй (море-мир), явно с удовольствием, внимал легкому отсутствию музыкального дарования у вольно - отвязной, почти кабацкой хрипотцы. Но, мир этот знал, чего хотел, какие бы рулады пища ему не воспевала. Все, что подается с соусом, гораздо вкуснее постных алюминиевых мачт. В принципе, такой уж закон у греховной сути - чего больше, станет еще больше, поглощая то, чего меньше. Но, бывает и наоборот. Хотя это уже другой закон - закон финала того, чего больше. Так то.

- Наконец-то, уходит шторм, - прощебетала зеленоватая от двухдневного ужаса преклонная блондинка. - Сейчас все выйдут воздухом подышать.

Ее соседом на загаженной палубе был только один синий старикашка в инвалидной коляске. Он-то фибрами предчувствовал затишье, поэтому выкатился с час назад и в мурашках торжествовал. Шторм действительно уходил.

- Да, мадам, сии передряги тяжелы для молодежи, а меня так убаюкивает, словно в люльке лежу: баю-бай, баю-бай:

Дама старательно не глядела на палубу и изящно морщила нос. Перегнуться через перила, повиснуть, скинув руки, болтаться над бездонностью и смотреть, как под бортом пенится зеленая соль - нельзя, мутить будет еще больше. Дама не позволяла себе расслабляться, последствия ее всегда волновали. Даже чужие. Дама смотрела вперед. Впереди громыхало страшное небо, но выхода не оставалось. Старик был еще менее привлекателен. А разговор тёк. Тёк разговор.

- А куда уходит шторм? На Запад? На Восток? - а в горле комок: комок:

Старик осклабился и достал пиратскую трубку.

- Если мы на Западе, то он на Восток. И наоборот. Но, может, и вперед убежал.

- Тогда мы можем его догнать? И опять?!

- Ну, это ясно и ребенку.

- Вот и я говорю:

Да, разговор - ручеек непредсказуемый.

Хоть бы чайка пролетела, была бы тема. Земля, мол, близко, чайки, мол, это примета и т.д. Атлантический океан, какая земля?! Нету. Долго еще. Вот ручеек-то и кап-кап.

А что нам нужно, старым-то? Чтоб дети не болели, а у детей - их дети. Накормлены, напоены, да спать уложены. На зиму есть, в чем: эх, мода - мода. С ума посходили. Куда ж им рыпаться, пусть с нами живут, варить-то им некогда. Да и кому все это останется? Пока тянем, дотянем, а там: Охо-хо. Тяжело, когда дети повторяют твои ошибки. А без ошибок как же? Ошибки - это история. Да вот только история такой предмет, которому учиться никто не хочет. Уж больно эти историйки важны тому, с кем конкретно они происходили. А пока мы тут солнышка ждем, как они там? Там: Там все такое родное, там стены помогают, салфеточки в нижнем ящичке. А история идет, движется, несмотря на запасённые ящички. Вот только скрипят по ночам, а так ничего.

- Корабль то место, где человек получает, наконец, свое долгожданное перерождение.

Двое на палубе вздрогнули. Это был молодой голос, значит - не их собственный, значит, не заметили, как появился третий. Ну, втроем веселее. Треугольник, это твердо, хотя и также вероломно.

Старик попыхтел дымом, слюнявя мысль про треугольник. Почему-то вспомнился глаз в треугольнике. Где это? Кажется, на какой-то пирамиде. На пирамиде - глаз, : что за бред? Собеседница заморгала от ненакрашенности ресниц, они у нее рыжие, вот же чёрт. Ну, да ладно, в наши-то годы.

- Так вы говорите: - и старик сплюнул никотин, окончательно испортив палубу.

- Это интересно, - заморгала рыжая.

На самом деле было действительно интересно. Третий всегда примечателен: либо изыскан, либо хитер, а может и глуп как болонка, но - он третий, а это само по себе уже что-то интригующе - магическое. Но этот третий - совсем фрукт. Искрящиеся прищуром зеленые глаза, какая-то фантомная, черная ряса, белесая манишка, бархат фиолетовой бабочки и уложенный гелем прямой пробор. Такое поискать в антикварном. И не найти.

Фрукт уложился в кресло, воссоздав, наконец, фактическую геометрическую фигуру из вновь беседующих. Уложил ногу на ногу, предварительно очистив лаковой туфлей для нее же место на палубе, приподнял подбородок и играючи начал вещать. Чем-то он одновременно походил на всех ведущих популярных шоу-программ, которые (кстати, надо заметить!) в Атлантическом океане никакими антеннами не ловятся, одни узкоглазые, но, что именно они говорят, понятно только им самим.

- Так вот, - продолжал фрукт, поглотив затяжкой кальяна все внимание присутствующих, - вы находитесь на куске искусно спаянного алюминия, на котором вам дано все, что необходимо человеку для жизни: вкусная трехразовая еда, питье, постель, душ и т.д. В общем, это вам дано и на суше. Но здесь, посреди океана, куда не долетают пожирающие ваше сознание радио и теле "волны", где только магнитофонная ересь слегка путает мозги, вы получаете самое важное в природе человека для его перерождения!

- И, что же это, молодой вы человек? - трубка прицелилась выхлопным зевом на вещающего.

- А, извините, вы не священник? - поморщилась дама, игриво почесывая пальчиками ресницы.

Она явно устала. Сейчас бы ванну, кофе и газетку с обнаженными натурщиками, полотенце из мохры, рюмочку коньяка, облегающее платье, макияж "летучая мышь": ох, тогда бы поговорили. Какая недоросль может сравниться с той, которая знает и что, и как? Да, уж:

Хлопнула металлическая дверь под последний аккорд вольного "Море-море" и нас свет Божий отрыгнулся кораблем еще один. Четвертый. Квадрат будет? Вначале, мило беседующая троица вынуждена была отвернуться - четвертый сделал то, чего боялась дама. Потом, повисев с минуту над океаном и изрядно позабавив его импровизированным гортанным урчанием, четвертый вынул накрахмаленный платочек, вытер лицо, высморкался в него, глядя в иллюминатор, приосанился вытянув живот и отведя назад плечи, перекинул через борт накрахмаленную сдачу своему мучителю, повернулся на каблуках и, пробасив "извините", снизошел на посадку в соседнее от дамы кресло. Все, теперь его не проймешь, хватит, пошутили и будет. Итак?

- Я - Лев Семенович, профессор, вам не помешал?

- Даже не смутили, - отозвался фрукт. - Мы все тут равны перед Богом, как в бане. (Пауза) То есть, в одинаковых условиях качки.

Все успокоились. Кроме дамы.

Она еще более заерзала, еще разок прицелилась на четвертого из-под, по-капитански лежащей на бровях, ладони и поднялась, амортизируя основой талии.

- Извините, господа, я на секунду.

Вышла, балансируя взглядом профессора, а, переступая высокий порог, переждала мгновение и улыбнулась. Штамп, но как смотрится! Громада двери нежно прильнула к облезлому косяку, и ручка повернулась из нижнего положения: Да, здесь нужно знать, и что, и как, иначе такого не получится.

- Так вы говорите: - попытался сплюнуть старик, но никотин не набрался.

- Вот это вот я и говорю! - отозвался фрукт.

Профессор сфокусировал отсутствующий взгляд и принялся отгонять вневозрастные мечты поиском темы для разговора. Годы, годы, что вы делаете с людьми? С одной стороны: но, ёлки-зеленые, как хочется, чтоб провалиться на месте, да ладно, о чем это они?

- Тут, Лев Семенович, молодой человек нам рассказывает свои литературные наблюдения о море и кораблях: - сказал старик.

Профессор приложил правую руку к груди и надавил, раздался звук, похожий на глубокое икание.

- Да, нам всем это море порядком надоело, но мысль высказана интересная: мы с вами, уважаемый Лев Семенович, приплывем на землю другими людьми, этак, переродимся в дороге, и, похоже, до неузнаваемости, если будет еще один шторм.

Профессор снова крякнул или что-то в этом роде. Фрукт и глазом не моргнул на старческий сарказм, только растекся в улыбке и кресле, разговор будет долгим. Поговорим, а чем еще заниматься посреди океана? Только перерождением.

- Это хорошая мысль, - прогортанил четвертый-третий. - Мне вообще иной раз кажется, что мысли бродят сами по себе, а мы только, как приемники, их воспроизводим:

Динамики грянули: "Здесь конца-ется синее мо-оре!" Все улыбнулись. Видимо, зря. Классические совпадения редко становятся совпадениями.

- А еще, - приободрился профессор, ощутив кафедру, - мне кажется, что совпадений вообще не бывает. Это только следствие цепочкой взаимосвязанных причин. Любой случай нужен нам как факт, он сам уже неоспоримое звено в цепи пути развития личности. М-да: Или её блуждания на этом пути: Но ведь, путь-то один, неукоснительное развитие! Хотя: если блуждать долго, можно, либо заблудиться: либо прошастать всю жизнь по этим чертовым случаям - фактам, а потом и не вспомнить ни одного: а, если и вспомнить, то на чёрта такая куча хлама в голове? А ведь можно и сдохнуть в дороге от переутомления: М-да. Ерунда какая-то получается.

Старик задымился и исчез в клубах, туманных как Туманность Андромеды.

Плевков не было, но сопение в трубку - не одобряло. А что нам нужно, старым-то?..

- А вы, профессор, чего хотите? - раздалось старческое из туманности. Крях-крях. - Наливай, да пей!.. Охо-хо:

Спеть бы сейчас: "И бутылку ро-ома!!!", но пиратская трубка этого не произнесла. Да, рому бы! Да что б кружкой по дубу стола и финкой окорок. Да что б на столе под "туба-дуба-да" голая рыжая красотка и селедочный хвост из задницы как у русалки. А потом прижать ее к поседевшей груди и размазывать свои слезы по ее накрашенной физии и рассказывать про девчушку, не дождавшуюся меня под черным флагом, и утонувшую в прилив за ночь до того, как мы причалили: Эх, шарманка, не крути вола, давай ребяты, ухнем нашу, соленую, рому мне, ей тоже рому, всем рому, плачу с костыля позолоченного, гуляй рванина, рви тельняшки, крути ремни и бей по ляжкам:

Ох, блин. И плюнул старик через перила в синее море, которое конца-ется только в динамиках, ох, блин:

Попытался профессор задуматься, но логика старика для этого занятия почвы не давала. Поправил бабочку. Подтянул брюки. Пощупал цепочку часов. Сколько ныне натикало? Да какая разница! Океан, океан.

- Вы знаете, Лев Семенович:

Литератор чеширски заискрился. Профессор сдвинул брови. Да, это, наверное, литератор, ну, все-таки общество, хоть не плюется. Однако, молод. Эх, где мои:

- А вы зря представились Львом Семеновичем. И профессором тоже. Зря. М-да: Вот если бы вы нам соврали, как было бы замечательно! Только представьте, вы - профессор! Вы тоскуете без обожающих вас студентов! Вам постоянно приходят в голову гениальные идеи о мыслях, которые бродят сами по себе, а мы - приемники; о случаях-фактах-ступенях в цепи развития личности! Представляете?! Вам некому это говорить, вам негде защитить диссертацию по этим умопомрачительным открытиям, вам не с кем даже разделить живящую влагу нового в пустыне познанного! И вот вы находите нас, страждущих слышать, внимать и записывать за вами на скрижалях для благодарных потомков, а потом вам поставят бюст на родине и воспоют ваше имя биографы:

- Да в гробу я видел этих студентов и потомков! - Лев стал Львом. - Диссертации!!! Молодой вы человек! Да что я, гикнутый, защищать такие диссертации?! Вы, я вижу, в институте не только не учились, но и в одном вагоне со студентами ни разу не ездили!

Лев превращался изо льва в: ну, наверное, огнедышащего дракона, вот сейчас он спалит всю землю и океан с корабликом, дракон, как пить не дать - дракон!

- Не то: - сконфузился фрукт и прокис. - Не то:

Зато старик зарядил пушки и поднял Черного Роджера.

- Вы, литераторы, народ роман-тичнай, но и глупый до такого же коленкора. Писа-аки. Ха, пи-исаки:

Здесь была бы долгая пауза. Долгая и неловкая. Даже отвратительная. Еще бы: непрестанно мотающееся судно, капитулировавшая своим блеском палуба до которой нет никому дела, завернутый в панцирь своего сарказма старик, идиот-литератор, и, как пиво в дополнение к этой вони - профессор: Да, люди склонны создавать омерзительные ситуации, а потом выжидать тошнотворные паузы. И еще в качку. Картинка. Врубель, ты где? А Айвазовский-то, Айвазовский! "Девятый вал"! Трое на мачте, вот запопали:

Пещера с ручками приоткрыла уж боле не стальной зев, стыдливо обнажив свою внутреннюю темноту. Из глубин алюминиевого монстра выскользнуло создание в вуалевой шляпке и в не успевшем разгладиться пелериновом чехольчике, ничего, разгладится на теле. Она провибрировала к сидящим, улыбнулась. Присела, лепесток к лепестку, роза в вазу, наповал и сразу. Все, кроме старика, встали.

- Я не задержалась? Вы без меня не скучали?

Двое сели, третий и так сидел. Но сел бы тоже. Ба, метаморфозы особенно подвластны человеку, тем паче, если человек этот - женщина. Она уже не конфузилась, "летучая мышь" свое дело знает. Две рюмки коньяка утопили в себе двухнедельный ужас, а мохра стерла остатки зелёности. Ну, как оно? Так-то.

Преобразился и, прокисший было, фрукт. Засиял, заискрился, растекся и заблестел. Профессор отвел плечи, втянул живот и стал перебирать большим и указательным пальцами серебро часовой цепочки. Старик проглотил бы трубку, но она большая. Задымился и впал в туман. Рому бы всем. Где навязчивый сервис?! Где поднос с вспотевшей ото льда бутылкой, хрусталь и фанфары!

Старик стянул полосатый плед, о, боги-боги, он сидел во фраке. Галстук - селедка мигнул кожаной чешуёй, плед ветром подхватило и метнуло за борт.

- Ах, право же! - томно вздрогнули губки ангела.

- Да ну, пустяки: - добродушно расплылся Монтекристо.

- По этому поводу, я был свидетелем замечательного происшествия, - литературный гений сел на коня. - Намедни, на бирже в Карло, продулся в хлам магнат Сибелиус, помните, бывший владелец писчебумажных заводов всей Монако?.. Да, да, уже бывший. Он долго переживал это за грогом в ресторане моего отеля, а я ему и говорю: давай, Джо, отыграемся в рулетку! Зрелище было, я вам скажу! Всё Монте-Карло, затаив дыхание, смотрело! А у меня тогда постреливала левая почка, и я вынужден был не расставаться с бабушкиным пледом.

На палубе вожделенно затаили дыхание. Смоляные ресницы ангела подрагивали под вуалью от напряжения, профессор покручивал бриллиантовый перстень на безымянном, граф терзал зубами трубку.

- Ну, и?!

- Продули плед, продули!!!: А бабушка-то моя, так смеялась, так смеялась!

Над морем ухнул здоровый, звенящий смех. Боже святый, и чего только не бывает в поднебесной, вот ты орел на вершине, а, глядь, ты - осел весь в кручине!

И то ничего, что бабушки есть, не отыграешься, так помогут, да еще и посмеются с тобой. Зато шуму-то наделали, всю страну заставили на цыпочки встать. Ну и продулись, ну и плед проиграли, но звону то, звону, эх, жизнь моя тельняшка!

- А не поиграть ли и нам, уважаемые, в кости-мости? - загудел граф, выбивая трубку о переборку, - время располагает. Казино открыто!

- Да и потанцевать, - наклонил голову профессор и поймал щекой легкое дуновение взгляда ангела. - Я вас, обворожительная сударыня, спешу заранее пригласить, боясь соперничества желающих танцевать с ангелами!

- Вы всех опередили, - прошептали опущенные глазки. - Не бойтесь конкуренции:

- А я всех угощаю шампанским! - извергся литературный вулкан, счастливый в том, что всех опередил.

И четырехугольник грациозно влился в распахнутую настежь лагуну плавучего чуда.

Первой была, конечно, вуалевая пелерина, разглаженная на теле, ее под локоток поддерживал генерал - профессор, далее в шествии - коляска графа, ведомая гением литературы. Последний, уже в темноте лагуны, обернулся и почему-то подмигнул океану.

Вернуться в раздел "Рассказы"      Вернуться в начало страницы